Поколение свиней - Хантер С. Томпсон

Ка прошлой неделе, в среду, Большой Эд снова появился в телевизоре, и на какое-то время, когда тоскливая кавалькада нытиков и дармоедов, и доносчиков, и темных дельцов, заправляющая слушаниями по делу «Иран-контрас», начала сходить на нет, нам стало немного веселее.

Когда из Вашингтона прилетело блюдо от CBS, я услышал, что за ним кто-то охотится. Я сижу в пятидесяти футах на крыльце, за две стены и две двери от телевизора — но сразу же могу сказать, что это не Джон Нилдс, человек-сморчок… Миз съел его живьем вместе с Питером Родино, непрерывно приговаривая юридические термины, что спутало все карты.

Но сейчас, несомненно, все по-другому. Кто это, кто наставляет Миза тоном грубого надзирателя?

Это сенатор Уоррен Рудмен, бывший прокурор откуда-то из Новой Англии, нью-гемпширский республиканец: «Живи свободно или умри». Рудмен агрессивен и жесток, и Миз явно нервничает из-за его манеры задавать вопросы. Рудмен хочет кусок его задницы или, по крайней мере, так кажется… Может, и нет; все эти люди — политики и адвокаты.

Но Мизу пришлось отступить на позицию чести Мертвого Билла, «который не может быть здесь, чтобы защитить себя».

Ну, Эд, это не вопрос. В этот раз мы поговорим про «дело Эванса», громкое дело контрабанды оружия, которое слушалось в Нью-Йорке прямо перед тем, как разразился скандал «Иран-контрас»… Вроде бы речь шла о 17 миллиардах долларов или там было 17 подсудимых, а денег было 200 миллиардов… Эти цифры легко проверить. А пока давайте послушаем…

Рудмен говорит: «У вас наверняка были свидетельства того, что происходят странные вещи («дело Эванса»)».

Теперь Рудмен, похоже, хлещет Миза прямыми обвинениями в обмане, халатности или должностном преступлении… А Миз потерял равновесие. Его циничные апелляции к регламенту сегодня не работают.

Руд: «Единственный важный вопрос, который мы зададим вам: Как это ни вы, ни президент не собрали этих людей в комнате и не обнаружили, прямо на месте, что происходит и кто это делает, для кого, зачем и куда идут эти деньги?»

ЭМ в ответ на обвинение Рудмена смиренно признает, что «его люди в этом вопросе мало помогли президенту»: «Да, это так».

Руд, как Халк Хоган в командном соревновании, неожиданно передает остаток времени сенатору Уильяму Коэну, республиканцу от Мэна… который начинает колебаться.

ЭМ неожиданно начинает обращаться к Коэну: «Да, сэр».

Да… а теперь судья Митчелл: «Разве вас не волнует, что вам сказали неправду, а поэтому вы потом делали заявления американскому народу, которые тоже были неправдой? Вас это не волнует?»

Да, Эда Миза это волнует, но не слишком сильно…

Митч хочет знать, каким образом он может поверить в то, что Миз говорил (без свидетелей) перед пресс-конференцией 25 ноября… с президентом, вице-президентом, адмиралом Пойндекстером, Мертвым Биллом… И НЕ ДЕЛАЛ ЗАПИСЕЙ.

«Какова причина того, что вы не делали записей во время этих чрезвычайно важных разговоров с начальниками? При том, что вы всегда делали записи раньше?»

Миз опять зарывается в мелочи, с остервенением толчет воду в ступе — а его волосы уже седые-седые…

Митч: «Хорошо, даже толкуя в вашу пользу все сомнения, с этим очень трудно согласиться».

ЭМ говорит, что правда иногда невероятнее, чем вымысел, и хочет прояснить с Митчеллом вопрос, почему с этим трудно согласиться.

Митч не шутит. Он может завтра заявить свою кандидатуру в президенты — и покрошить в капусту одновременно и Буша, и Доула.

Крутые ребята из Мэна не любят Эда Миза. А теперь Митч зачитывает показания подполковника Роберта Эрли, представителя Норта в Совете национальной безопасности…

Митч: «Вы говорили с полковником Нортом вечером 21 ноября?»

ЭМ: «Нет, насколько я могу вспомнить, не говорил». Митч хмурится: появляется призрак лжесвидетельства: «Это страница 15 примечаний, доказательство 47 — вы можете обратиться к…»

Тоном Мрачного Жнеца Митч спрашивает, в курсе ли Миз, что полковник Норт уничтожил существенные документы в те крайне важные 72 часа перед пресс-конференцией Миза 25 ноября 1986 года.

Митчелл ломает Эда Миза: никаких улыбок, никакой робости: это судья из Новой Англии, допрашивающий человека, который, как он знает, лжет комиссии…

А ТЕПЕРЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ ДЭННИ ИНОУЙИ… МРАЧНЫЕ ГЛАЗА ЗА ЗЕЛЕНЫМИ ЛИНЗАМИ ОЧКОВ… РАЗОЧАРОВАННЫЙ И ОСКОРБЛЕННЫЙ ЗЛОДЕЙ… и он говорит Эду Мизу: «Мистер генеральный прокурор, независимо от того, какой иммунитет у вас есть (у Миза нет никакого), если вы лжете Конгрессу, это федеральное преступление, разве не так?»

Миз соглашается, очень нервно. (Где мой чертов адвокат? Какой идиот посоветовал мне прийти сюда без него?)

«Дайте мне взглянуть на мои записи, если позволите, — или на записи мистера Ричардсона». — Теперь он рыщет по столу, как ящерица по горячему камню.

ДИ: «Значит, вы имели дело с хорошим другом [Мертвым Биллом], не с незнакомцем — почему же вы постеснялись задать ему вопрос на 64 тысячи долларов?»

Миз снова углубляется в процедуру. Что бы он теперь ни сказал, это сочтут неправдой. У него появился общественный долг перед Датчем, и, возможно, ему грозит обвинение в лжесвидетельстве — еще одно преступление вдобавок к остальным. Когда Миз вернется в Окленд, ему очень нелегко будет найти хоть какую-то работу.

Нет ничего, ничего.

Гертруда Стайн

3 августа 1987 года

Уже заполночь мы наконец-то собрались и приготовились отбыть в Шотландию. Путешествие начнется в горах Денвера, с долгой поездки на такси, потом — прямой рейс до Нью-Йорка, чтобы забрать там паспорта, а потом уже по воде. По плану мы должны были прибыть в Эдинбург как раз вовремя, чтобы побеседовать с огромной толпой британских мотоциклистов на Эдинбургской книжной ярмарке.

Это большое событие. Ярмарку устраивал мой старый друг Ральф Стэдмен, известный английский художник, и мы были очень возбуждены. Но Ральф ужасно волновался: была уже полночь четверга, а я еще был в Колорадо, на континенте, и между нами — четыре аэропорта и Атлантический океан. Наше выступление назначено на субботу, а тусовка уже ждет несколько дней.

— Они пьют виски и буянят, — жаловался Ральф по телефону. — Ни разу не видел такой ужасной толпы. Они наверняка порвут меня в клочья, если ты не доберешься сюда вовремя.

— Не волнуйся, — сказал я ему. — Все под контролем. Наш водитель будет здесь через двадцать минут. На него можно положиться. Я знаю его не первый год.

Это было правдой — по крайней мере, я верил, что это правда. До Денвера — четыре часа, но когда я говорил с водителем, он сказал, что в это время доедет за три с половиной. Мария волновалась, как мы минуем перевал Индепенденс на большой скорости с незнакомым шофером, но я велел ей расслабиться.