С высоты птичьего полета - Сьюзен Кельман

Устроив Дантеса в корзинке, Йозеф и Ингрид двинулись по улицам Амстердама, которые все еще оправлялись после вчерашних торжеств.

Когда они уходили, дороги были усеяны флагами и приветственными посланиями солдатам, и принесенное союзниками мирное спокойствие жизни прошло мимо них. Канадские солдаты из патруля махали им на ходу. На мгновение Йозеф остановился, оглядел свой опустошенный город и подумал, каким другим ощущалось это утро после стольких лет при гитлеровском режиме. Казалось весь Амстердам мурлыкал от удовольствия. Наконец-то стало спокойно. Затем, взяв Ингрид за руку, они поспешили к вокзалу, и он с облегчением почувствовал, что наконец-то снова может дышать.

Ханна проснулась и подумала о вчерашнем дне. Она была дома, когда начались гуляния на улицах. Война закончилась. После стольких лет безлюдной тишины, было странно слышать, как люди кричат, смеются и приветствуют друг друга. Она бросилась к Оме, красное, заплаканное лицо старой подруги просияло, когда она обняла Ханну так крепко, что казалось, сломает ей одно из ребер.

– Наконец-то мы снова заживем, – сказала ее пожилая подруга, сжимая руку Ханны, – а не будем выживать.

После праздничной чашки чая Ханна, переполненная эмоциями, отправилась домой. Она открыла входную дверь, услышав, как дедушкины часы отбивают свое стойкое послание и ощутила жгучее одиночество. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы Клара была здесь и разделила с ней радостные вести. Воспоминания о ней и Еве, о ее семье и стольких друзьях, которых у нее отняли, ужалили ее. Что все это значило? Для чего все это было? Каким-то образом победа ей казалась пустой, какой-то жестокой шуткой свободы, когда все, что она чувствовала – это привязанность. Привязанность к прошлому и людям, которых больше не было нигде, кроме ее сердца.

Она подумала о Йозефе. Как только ее мать заболела, она почти не отходила от нее, вынужденная, мобилизовав всю свою волю, сохранить Кларе жизнь. Они оба погрузились в свою собственную печаль, когда она справлялась со смертью своей матери, а затем ему пришлось справиться с травмой полного исчезновения Майкла в день, когда обыскивали его дом. Их обоих поглотило собственное горе, и казалось, оно высосало весь воздух между ними.

Если бы у них была возможность узнать друг друга получше, возможно, она почувствовала бы, что можно поплакать у него на плече или он мог бы открыться и рассказать о своей собственной потере. Но между ними не было взаимопонимания, и она не знала, как он себя чувствует. Временами она замечала что-то в его глазах, но он никогда не давал ей поводов для уверенности, что это нечто большее, чем дружба. Она знала, что чувствует к нему, знала уже давно. Но она была осторожна все эти годы, чувствуя, в каком путешествии находится его сердце. Много лет она слышала от других сотрудников о трагической смерти его жены, и наблюдала, как он из замкнутого человека он превратился в более смелого и открытого. Особенно его поступок, он спрятал Майкла и даже заболел смертельной болезнью, чтобы спасти ему жизнь, показали ей, какой он храбрый и сильный. И все это время она любила его. Конечно, теперь они могли бы оставить войну позади, и, возможно, наконец-то начать отношения? Она столько раз представляла, как он ее целует, как держит в своих объятиях, и теперь – если он тоже любит – ничто не могло их удержать.

У нее родился замысел. Все это время она ждала, что первый шаг сделает он, но теперь она возьмет дело в свои руки. Завтра же она придет к нему домой и пригласит выпить кофе. Тогда она признается раз и навсегда в своих чувствах и будь что будет. Во время войны, когда не было уверенности, что союзники освободят город, она едва ли думала о личном счастье и искала способы, которыми она могла бы служить. Но теперь она захотела пожить для себя. Теперь она желала, чтобы ее любили. И этим человеком был Йозеф.

* * *

Весь следующий день Ханна нервничала. Когда она приблизилась к дому Йозефа, от волнения и тяжести переживаний в груди затрепетало. Она прошла по дорожке и постучала в дверь. Ответа не последовало, и она с тяжелым сердцем решила вернуться позже.

Но когда она вернулась вечером, все еще было тихо. Внезапно ее обуял страх. Что, если он был внутри и снова заболел или не может встать от голода? Она покричала через дверь, но даже не услышала кота. Воспользовавшись ключом, что все еще хранился у нее, она нерешительно вошла в холодный и пустой дом.

Она переходила из комнаты в комнату, окликая его, и заметила, как вокруг нее стоит оголенная тишина. Скупо обставленный, сейчас он был совершенно пуст. То немногое, что было в нем, что не было сломано или уничтожено нацистами, Йозеф, очевидно, зимой выменял на еду.

Она спешно поднялась наверх и тихонько постучала в дверь его спальни. Дверь распахнулась. Проскочив внутрь, она с удивлением обнаружила, что его кровать была разобрана, а шкаф открыт и пуст. Что это означало? Может быть, вернулся Майкл и он отвез его в безопасное место? Но теперь в Амстердаме спокойно. И зачем ему собирать чемодан? Не говоря уже о том, что стало с котом?

Она спустилась на кухню и немного посидела за столом, ощущая как оглушительная тишина окутывает ее. Йозеф исчез. Она не знала, где он был, почему уехал, но она предчувствовала, что может больше никогда его не увидеть.

Закрыв и заперев за собой входную дверь, возвращаясь вечером домой, она упрекала себя за то, что не поговорила с ним о своих чувствах раньше. Она замечала что-то в его глазах, но тогда не задавалась вопросом. А теперь, мрачно подумала она, следующей возможности может уже и не быть.

Шесть недель спустя

Дни после войны походили на американские горки, то радость, то горе, и сопровождались тяжелой работой, пока нация пыталась встать на ноги. Однажды тихим пятничным вечером Ханна услышала стук в дверь. Она составляла школьные задания для соседских детей, которых обучала, помогая им в учебе, пока школьная система восстанавливалась.

Предполагая, что стучится ученик, Ханна открыла дверь. Но на пороге ее дома стояла девушка, и она была ей незнакома. Даже по голландским меркам, где люди так сильно исхудали, эта девушка выглядела ужасающе тощей. Через тонкие руки просвечивали кости, а через блузку проступали ключицы. Ее темные, коротко остриженные волосы, казалось, не соответствовали ее телу, впалые скулы обрамляли темные глаза, которые смотрели на нее недоуменно и боязливо.

Девушка бросилась в ее объятия и что-то знакомое зашевелилось внутри Ханны, то, о чем она не осмеливалась думать. Но когда тоненький голосок просочился сквозь слои ее одежды, предположение подтвердилось.

– Ханна, это я, Ева.

Девушка крепко вцепилась в Ханну. Но как эта крошечная хрупкая запуганная девушка, кожа да кости, могла оказаться тем ребенком, которого она знала много лет назад?

В ответ она крепко прижала к себе Еву, надеясь, что это не сон, и что она и в самом деле к ней вернулась. Они так и стояли на пороге, как долго, Ханна не знала. Когда Ева наконец отстранилась, и Ханна впервые хорошенько посмотрела на нее, ее охватил восторг: ну хоть кто-то, кто-то, кого она любила, вернулся живым из концентрационных лагерей. Как Еве удалось пережить войну, когда они стольких потеряли? В газетах публиковали жуткие цифры, убитых было так много, что менее четверти голландских евреев, отправленных в немецкие лагеря смерти, смогли вернуться. Ханна окончательно потеряла надежду когда-нибудь снова увидеть Герценбергов. И вот прямо рядом с ней произошло чудо.