Сандаловое дерево - Элль Ньюмарк

Эти давно умершие женщины подталкивали, подгоняли меня к дальнейшим поискам. И первым местом для исследований я наметила зал в клубе, известный как Кабинет, где одну стену занимали книги.

Вечером мы с Мартином отвели Билли к Лидии в «Сесил» и вместе отправились в клуб.

У стойки бара мы обнаружили Уокера, он заправлялся индийским пивом и толковал о политике с каким-то военным, из ушей которого торчали седые волосы. Подойдя ближе, мы услышали, как Уокер говорит:

— Прежде чем все закончится, может погибнуть до миллиона человек. Во всяком случае, меня это не удивило бы.

Мартин похлопал его по спине, и тот обернулся:

— А, вот и мой собутыльник. Сегодня, ради разнообразия, со своей очаровательной женушкой.

Военный с явным облегчением извинился и поспешно откланялся. Интересно, долго ли Уокер терзал его, подумала я. Мы сели на ротанговые барные табуреты и сделали заказ.

— Я тут только что говорил старине Кромли, что перемещению подлежат более двенадцати миллионов человек. Представляете? Тысячи бездомных семей тянутся по пыльным дорогам со всем своим скарбом — мусульмане по одной стороне, индусы по другой. Кто-то бросает оскорбление или камень — и такое начинается, что не приведи господь.

— Это все агитаторы. — Мартин прикурил «Абдуллу» — для меня, потом биди — для себя. — Положение было бы много спокойнее, если бы людей не баламутили экстремисты.

Уокер кивнул:

— Начинается с ссоры между соседями, за ночь ненависть разгорается, и на следующий день убивают корову. Проходят еще сутки, и вот тот, кто зарезал корову, возвращается домой и узнает, что его дочь изнасиловали. Еще день-два — и насильника находят с перерезанным горлом. Неделю спустя весь город уже в огне и подзабытая межплеменная ненависть раздувает пламя.

— Как сказал Конфуций, прежде чем ступить на дорогу мести, вырой две могилы. — Мартин положил локти на стойку, соединил кончики пальцев домиком и посмотрел на меня с видом мудреца.

Официант принес напитки.

Я сделала глоток джина и торопливо затушила сигарету:

— Пойду в Кабинет, пороюсь в книгах.

— Боюсь, современного там немного, — заметил Уокер. — Подшивки «Панча» и «Татлера», несколько романов Райдера Хаггарда да прошлогодние газеты.

— Люблю старые книги. — Я подумала про дневник из дупла. — В конце концов, все, что у нас есть, это наши истории.

Мартин пристально посмотрел на меня, и я подумала, что, может быть, ляпнула что-то не то, либо изрекла нечто глубокомысленное, либо сморозила глупость. Он взял стакан, а я соскочила с табурета:

— Вы уж тут решайте вдвоем, как достичь мира во всем мире. Скоро вернусь.

Остановившись у раскрытых двойных дверей, я вдохнула запах сигаретного дыма и старой кожи. На стенах — написанные маслом картины, головы животных с остекленевшими глазами и выцветшие фотографии в потертых рамках. Потрепанные книги, пыльные вазы, блеклые вышивки, старинные украшения и всевозможные безделушки на полках. Комната буквально пропиталась запахом Викторианской эпохи, и я, переступив порог, почувствовала себя спелеологом, проникшим в пещеру в поисках спрятанных сокровищ.

Помещение было просторнее и обставлено богаче, чем казалось из вестибюля. Кроме занимающего центральное место бильярдного стола здесь имелись и карточные столики, и кожаные кресла, и маленькие скамеечки для ног. Повсюду узоры, кисти, фризы; высокое окно завешено тяжелой, со складками, портьерой из синего бархата. Повернувшись спиной к собравшимся у бильярдного стола мужчинам, я прошлась взглядом по выставленным на полках старинным вещицам. Табличка на одной из полок предупреждала: ПРОСЬБА АРТЕФАКТЫ НЕ ТРОГАТЬ. Рассматривая разношерстную коллекцию древностей, я мельком подумала, что коричневый чехольчик для чайника смотрится довольно убого рядом с наволочкой, искусно расшитой цветами ежевики и манго. А ведь Адела упоминала где-то, что расшивает наволочки! Я провела пальцем по красновато-пурпурному лепестку лотоса — может быть, его вышили на моей веранде?

На пакетике-саше, все еще хранившем едва уловимый аромат лаванды, лежала черно-белая брошь-камея с женским профилем. Рассматривая его — выразительный нос, сильный подбородок, твердые черты, вырезанные в холодном камне, — я думала о наброске со всадницей в юбке-брюках. На другой полке выстроились пожелтевшие фотографии в серебряных рамках: хмурые люди в строгих, застывших позах определенно чувствовали себя стесненно. В памяти всплыли слова Петал: «Что там за старичье на фотографиях, никто уже и не знает». Я взяла снимок в серебряной, с завитками, рамке, запечатлевший малыша в свитере поверх длинной белой рубашки с искусной вышивкой по вороту и низу. Вот только с типичным английским ребенком, голубоглазым блондином, у него не было ничего общего. Это явно был индиец — черноволосый, темноглазый, с ослепительной озорной улыбкой.

— Чарли? — прошептала я.

Под крышкой застекленного ящика, на черном бархате, застыли достигшие бессмертия мотыльки из золотистого и зеленого шелка. Сам ящик для пущей внушительности стоял на книге. Вытянув шею, я прочитала название на корешке: «Собрание Стихотворений Леди и Джентльмена, 1857».

Книга — такая же, что и у меня дома, — выглядела так, словно ее ни разу не открывали. Мне снова вспомнилась реплика Петал: «Слушать их причитания тоже никому не интересно». На нижней полке стопка вязаных салфеток и накидок, пожелтевших от старости, уныло сморщившихся, разложена веером вокруг переплетенной вручную книги с розовато-лиловой замшевой обложкой и крошечными серебряными стежками по краю. Я даже убрала руки за спину, чтобы не схватить ее тут же.

ПРОСЬБА АРТЕФАКТЫ НЕ ТРОГАТЬ Я выглянула в вестибюль. Стоявший у раскрытой двери подавальщик-индиец наблюдал за мной, но, когда наши взгляды встретились, поспешно отвернулся. Занятые игрой бильярдисты стояли у стола спиной ко мне. Я открыла сумочку и одним быстрым движением смахнула в нее книжечку в розовато-лиловой замшевой обложке. Потом закрыла сумку, передвинула салфетки и накидки, чтобы замаскировать пустое место, и вернулась в бар.

— Только бы Ганди не протянул ноги во время какой-нибудь своей голодовки, — говорил Уокер. — Стороны сразу же начнут обвинять друг друга. А ведь остановить поезд совсем не трудно, надо только завести на рельсы корову, преспокойно подняться и порубить «врага» на кусочки. Так оно и будет. — Он впился в Мартина глазами. — Говорю вам, молодой человек, сейчас не самое лучшее время ехать в Лахор. По крайней мере, не в таком виде. — Он прошелся взглядом по одежде Мартина и остановился на его вонючей биди.

Мы вернулись в «Сесил». Билли спал, обнимая Дружка и положив голову Лидии на колени. Она поглаживала его по волосам, и ее покрасневшие глаза смотрели куда-то вдаль. Я осторожно вытащила щенка из объятий сына, и Мартин подхватил его на руки. Лидия передала мальчика неохотно, но бережно, как что-то дорогое и хрупкое, а потом подробно отчиталась: что делали, сколько съедено имбирных печений и выпито какао, какие книжки читали и что он говорил.