Assassin's Creed. Откровения - Оливер Боуден

За несколько шагов до двери он остановился как вкопанный. Дверь была открыта. Стремительно войдя, он увидел китаянку возле письменного стола, где все так же валялись листы бумаги. Шао Цзюнь читала главы, написанные прежде.

Эцио пришел в неописуемую ярость.

– Как, по-твоему, это называется? – забыв всякую учтивость, закричал он. – Пошла вон!

Китаянка вернула на место стопку листов, которые читала, и спокойно посмотрела на него:

– Ветер. Он открыл дверь.

– Fuori![95]

Цзюнь послушно покинула кабинет, неслышно выскользнув в коридор. Эцио подошел к столу, наугад взял из стопки лист и стал читать. Недовольный собственным творчеством, он бросил лист и выглянул в окно. Цзюнь стояла во дворе, спиной к нему, и явно чего-то ждала.

Эцио понурил плечи. Выждав еще несколько минут, он отправился во двор.

Китаянка сидела на низкой каменной скамье. Эцио подошел и несколько раз кашлянул. Не из вежливости, а по причине прохладного октябрьского ветра.

Цзюнь повернулась:

– Дуйбуци. Прошу прощения. Я плохо поступила.

– Да, плохо… Думаю, тебе стоит нас покинуть.

Она ничего не ответила, потом вдруг стала читать наизусть:

– «Меня зовут Эцио Аудиторе. Когда я был молод, у меня были свобода, время и любовь, которых я не видел, не знал и не чувствовал. Тридцать долгих лет прошло, прежде чем я постиг смысл этих слов…» Как вы красиво написали.

Эцио был ошеломлен. Он смотрел вдаль, размышляя над услышанным. Со стороны дороги доносилось негромкое позвякивание конской упряжи.

– Я хочу понимать так, как вы, – продолжала Цзюнь. – Хочу помогать своему народу.

Взгляд Эцио стал дружелюбнее.

– Цзюнь, я был ассасином всю свою сознательную жизнь. Я знал, что каждый день рискую и подвергаю риску своих близких. Понимаешь? Это заставляет меня быть осторожным.

Китаянка кивнула. По ее глазам Эцио понял, что она почти жалеет его. Аудиторе перевел взгляд на виноградник:

– Скоро начнется сбор винограда. Мне бы сейчас думать о том, сколько сборщиков нанять, но…

Он умолк. Цзюнь, наклонив голову, внимательно ловила каждое его слово.

– Пойдем в дом. Нам не помешает перекусить.

Она пружинисто встала и пошла вслед за ним.

Рынок на площади к юго-западу от Флорентийского собора, как всегда, был полон торговцев и покупателей. Знать и беднота, горожане и крестьяне – всех их вмещала эта громадная площадь, разделенная на бесчисленные проходы между лотками и навесами. Цзюнь стояла возле колоннады, разглядывая рыночную суету. Светило яркое, но довольно холодное солнце. Поблизости Эцио торговался с корзинщиком о цене корзины для сбора винограда. Краски и звуки Флоренции восхищали Цзюнь. Она не прятала лицо под капюшоном, открыто смотря на людей, которые тоже были не прочь поглазеть на китаянку. Она слегка улыбалась, не выказывая никакого беспокойства.

Сторговавшись, Эцио купил корзину и подошел к Цзюнь, слегка коснувшись ее плеча.

– Буду рад, если она прослужит три года, – сказал он, показывая китаянке покупку.

Цзюнь вежливо осматривала корзину, не зная, как оценить качество плетения. Эцио это понял и улыбнулся.

– Идем, – позвал Эцио. – Хочу тебе кое-что показать.

Выйдя с рынка, они направились в сторону площади Синьории. Придя туда, сели на скамейку близ крытой галереи, наблюдая за прохожими. Большинство флорентийцев носили яркие разноцветные одежды, и лишь некоторые предпочитали плащи и камзолы из дорогого черного шелка и черного бархата.

– Кто эти люди? – спросила Цзюнь.

– Теперь их зовут банкирами, – ответил Эцио. – Эта одежда – что-то вроде мундира, как у военных. Так они сразу видят своих. И нам легче: мы их тоже сразу видим.

Цзюнь робко улыбнулась.

– Правда красивое место? – спросил Эцио. – Полное жизни!

– Да.

– Но так не всегда было. На этой площади казнили моего отца и двоих братьев. Это было сорок пять лет назад. Мне тогда едва исполнилось девятнадцать.

Эцио ненадолго прикрыл глаза, вспоминая далекие события, затем продолжил говорить:

– А теперь площадь выглядит piena di vita[96]. И это не может меня не радовать. Я очень доволен, что слишком много боли и страданий осталось в прошлом… Жизнь ассасина – это сплошная боль. Я не преувеличиваю, Цзюнь. Ты сам страдаешь от боли и причиняешь боль другим. Ты смотришь на страдания – свои и чужие – и надеешься, что с твоей помощью они когда-нибудь прекратятся. Знаю, в этом заключена ужасная ирония. Но так устроена жизнь.

Он умолк. Ему показалось, что Цзюнь как-то очень внимательно смотрит по сторонам. Потом он увидел, как китаянка напряглась. Наверное, что-то заметила в толпе. Может, какой-то цвет, который у них в Китае предвещает опасность? Или ее напугал кто-то из солдат, охраняющих Синьорию? Затем Цзюнь успокоилась, и Эцио забыл о ее возможных страхах.

– Ну что, – сказал он, вставая. – Моим старым костям пора возвращаться на виллу.

Цзюнь безропотно встала. Они пересекли площадь и направились по весьма памятной для Эцио улице, которая огибала дворец Синьории с севера и шла на восток.

Цзюнь почему-то все время оглядывалась.

Народу на этой улице было заметно меньше. Пройдя еще какое-то время, Эцио увидел, что они с Цзюнь совсем одни… И вдруг его слуха коснулся очень знакомый звук, который не услышала китаянка.

Быстро повернув голову, Эцио отпрыгнул в сторону и, как щитом, заслонил корзиной Цзюнь. Через мгновение в корзину вонзился метательный нож, а еще через мгновение кто-то жестоко ударил Эцио ногой в живот. Он зашатался, пятясь назад, и упал на каменную стену.

Тем временем Цзюнь действовала со скоростью молнии. Она уже стояла между Эцио и напавшей на него другой китаянкой. Та была одета как Цзюнь, но сбросила с себя все, оставшись в балахоне и штанах.

Поединок китаянок поначалу напоминал танец. Они медленно кружили возле друг друга, делали по-змеиному быстрые выпады, нанося удары руками или ногами. Удары были настолько стремительными, что Эцио едва успевал следить за движениями противниц.

Но он видел, что Цзюнь уступает сопернице. Тогда он прыгнул вперед и ударил незнакомку корзиной по голове, сбив с ног.

Нападавшая распласталась на камнях и лежала неподвижно. Цзюнь подошла к ней.

– Цзюнь! Это уловка! – крикнул Эцио.

И в то же мгновение таинственная китаянка вскочила на ноги, бросившись на Цзюнь с ножом. Теперь обе катались в уличной пыли, свирепостью, коварством и проворством не уступая диким кошкам. Их руки, ноги и туловища мелькали столь быстро, что подернулись дымкой.