Белый олеандр - Джанет Фитч

Тощий высокий парень в темно-вишневой рубашке что-то чиркал в блокноте, небрежно держа карандаш в бледной татуированной руке. Я откашлялась, он поднял глаза, мутные от травы.

— Я знакомая Пола Траута. Он ничего мне не присылал?

Парень смущенно улыбнулся, вытирая ладонью нос.

— Пол уехал в Нью-Йорк, вы не слышали? — Он пошарил под прилавком и выудил два конверта, настолько испещренных рисунками, что едва можно было разобрать адрес магазина. Внизу выделялась надпись: «Для Астрид Магнуссен».

— Без обратного адреса?

— Он часто переезжает. Не удивляйтесь.

Я оставила Полу письмо с картинками из нашей жизни на Риппл-стрит — охота за брошенными вещами, наша гостиная. Что дальше — неизвестно. Пол уехал.

В рок-н-ролльном магазинчике на углу Сансет Ники вела переговоры с группой — двумя крашеными блондинами и вертлявым брюнетом, сразу видно, барабанщиком. Конверты открывать я не решалась и вместо этого рисовала покупателей. Хулиганского вида девочки в черных колготках шептались, сдвинув головы, над диетической колой и двойными сандвичами. У другой витрины ели гамбургеры два сорокалетних рокера в кожаных куртках с заклепками, один приложил к уху мобильный телефон. Казалось, вокруг киоска шла выставка костюмов разных исторических эпох и народов — индейцы-могавки, «утиные хвосты» из крашеных волос, восточные косички, черный полиэстер, ботинки на платформе.

— Ты что, чокнутый? — горячилась Ники. — Я пела в двенадцати группах и никогда не вносила никаких денег! Это тебе должны платить, а не наоборот!

Желтоволосый басист виновато двигал языком пирсинг в щеке, серебристый гвоздь. Я зарисовала его. Брюнет судоржно стучал кончиком ножа по краю стакана.

— Играть надо там, где платят. Вы откуда вообще, из Фресно?

— Но они вроде… как Рокси, знаешь? — спросил высокий блондин, явно привыкший говорить от имени группы. Гитарист. — Ну, Рокси, это…

— Рокси, — сказал желтоволосый.

Я собралась наконец с духом и открыла столовым ножом из «Денни'з» первый конверт. Внутри были рисунки черной ручкой, фирменный стиль комиксов Пола, жирные и тонкие штрихи: Пол, идущий один по улице, сидящий в кафе «Ночные ястребы». Вот он видит блондинку с небрежно остриженными волосами и спешит следом за ней. Она оборачивается — оказывается, это другая девушка. «Увидятся ли они?» — печатные буквы под последним рисунком, где Пол сидит с блокнотом, а на стене за его спиной сплошь мои портреты.

Во втором конверте был комикс о побеге из тюрьмы — три парня ломают стальные двери, крадут машину, мелькает указатель «Из Лос-Анджелеса». Ночной переход через пустыню. Потом — табличка с осыпавшейся надписью «Сент-Марк-плэйс». Квадратноголовые амбалы идут мимо дома 143. На заднем плане статуя Свободы в темных очках, читающая комикс.

Сложив рисунки, я сунула их обратно в конверт, густо украшенный стрелами молний и звездами. На обороте девушка, скачущая на белой лошади среди облаков, — в том же комическом стиле. «Для Астрид Магнуссен». Если бы я знала.

А сейчас было слишком поздно. Напротив меня за кухонным столом сидел Сергей, который совершенно не беспокоился ни о моем бойфренде в Нью-Йорке, ни о своей собственной подружке в соседней комнате. Как любой из Рининых белых котов, ест, спит и совокупляется. С тех пор как я увидела их с Риной на кушетке, он смотрел на меня с намекающей усмешкой, словно у нас появился общий секрет.

— И что у тебя за бойфренд? — спросил он. — Высокий, здоровенный?

— Просто громадный, Сергей! — расхохоталась Ники. — Ты что, не слышал? Как Моби Дик.

Оливия говорила мне о мужчинах такого типа, как Сергей, — крепких, с выступающими синими венами на белой коже, с узким торсом и тяжелыми веками. С такими можно делать дела, они знают, чего хотят. Я не отрывала глаз от брокколи с сыром.

— Ты же устала ждать, — сказал Сергей. — Приходи, увидимся.

— Вот еще. Ты, наверно, ни на что не годен, — сказала я, и Ники с Ивонной расхохотались.

— Просто боишься влюбиться в Сергея, — усмехнулся он, словно просовывая руку мне между ног.

Теперь моим социальным работником была миссис Луан Дэвис, темнокожая женщина средних лет. Ее белая блузка с бантом под шеей и стрижка-паж сразу бросились мне в глаза, когда я вошла в «Макдоналдс» на Сансет. Заказав гамбургер, фри и колу, я заметила, что детский крик на игровой площадке впервые не беспокоит меня. Вечером накануне мы с Ники ходили в клуб, где она пела с одной из групп Вернера, «Фриз». Я держала стойку с микрофоном, и все принимали меня за администратора группы. Петь во всем клубе могла только Ники, голос у нее был мурлычущий, ироничный, она пела в той же манере, в какой Анн Секстон читала стихи. Но вокруг все кричали, играть никто особенно не умел. После этого выступления я осталась полуглухой. До сих пор плохо слышала.

Миссис Дэвис положила на липкий столик передо мной пачку писем. Не хотелось даже брать в руки эти семена будущих несчастий. Я не могла смотреть на них, на почерк матери, на острые углы букв, просвечивающие сквозь голубые конверты авиапочты. За одну марку можно послать семь листков, и каждый — сплошной мрак. Они затягивали, как заросли водорослей, светились неживым зеленоватым светом. Легко запутаться и утонуть. После смерти Клер я не писала матери.

Прихлебывая кофе с заменителем сахара, миссис Дэвис говорила медленно, слишком четко и ясно даже для моей временной глухоты.

— Ты должна обязательно написать матери. Она сейчас в изоляторе, ты сама понимаешь, это нелегко.

— Я ее туда не сажала. — Письма плыли ко мне по столу, как португальские военные корабли по спокойному синему морю.

Миссис Дэвис нахмурилась. Меж бровей проступили глубокие морщины — она часто хмурилась из-за таких, как я, не верящих, что их может любить хоть кто-нибудь, и меньше всего — собственные родители, которые вечно все разрушают.

— Ты не представляешь, как мало у нас детей, которым пишут отец или мать. Каждый на твоем месте был бы рад до смерти.

— Да, я ужасно везучая. Выше крыши. — Письма все-таки были прилежно спрятаны в сумку.

За гамбургером и колой я смотрела, как дети скачут на пружинящей сетке, в которой запутался маленький мальчик. Один за другим они валились на него, смеясь над его криком. Юная мама была слишком занята разговором с подругой и не помогала ему. Наконец она обернулась, прикрикнула из-за столика на других детей, но не встала, не пошла защищать сына. Когда она поворачивалась обратно к подруге, мы встретились глазами. Это была Кики Торрес. Ни я, ни она не подали виду, что знакомы, просто взгляды задержались чуть дольше. Она продолжала болтать с подругой, а я подумала, что те, кто вместе сидел в тюрьме, на воле тоже лишь обмениваются такими взглядами, и всё.

Когда я вернулась домой, Ивонна на продавленной зеленой кушетке смотрела передачу для подростков.

— Видишь, это мать, — объяснила она, не отрывая взгляда от экрана. — В шестнадцать лет отказалась от дочери и не видела ее до этой минуты. — По лицу Ивонны катились крупные детские слезы.