Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века - Алиса Ганиева

Золотисто-рыжие волосы Лили показались просительнице белокурыми, а их квартира — целым дворцом. Видно, так действовала магическая для советского уха аббревиатура ЧК, которая даже в первые, романтические пореволюционные годы уже звучала жутковато. К примеру, в личной беседе с Бенгтом Янгфельдтом Роман Якобсон вспоминал, как его шокировали рассказы Оси о своей работе: «В конце двадцать второго года я встретил Бриков в Берлине. Ося мне говорит: “Вот учреждение, где человек теряет сентиментальность”, и начал рассказывать несколько довольно кровавых эпизодов. И тут-то в первый раз он на меня произвел такое, как вам сказать, отталкивающее впечатление. Работа в Чека его очень испортила”»[407].

Именно заветные корочки позволяли Осе и Лиле свободно мотаться за границу. Множественное число здесь не случайно — удостоверения сотрудников ГПУ были у обоих Бриков: у Оси под номером 24541, у Лили — под номером 15073. В годы советской перестройки их обнаружил и обнародовал журналист Валентин Скорятин[408]. Б. Янгфельдт тоже уверял в одном из радиоэфиров, что держал удостоверение Лили в руках.

Правда, исследователи, и Янгфельдт в том числе, считают, что наличие страшного документа Лилю вовсе не компрометирует — дескать, вероятно, «корочки» были чистой формальностью и состряпаны лишь для того, чтобы Брик поскорее получила бумаги для выезда в Англию. Но можно ли было запросто выписать липовое удостоверение столь серьезной организации? Вряд ли. К тому же номер ее удостоверения меньше, чем номер Осиного, а значит, она получила «корочки» раньше мужа. Лиля, скорее всего, являлась агентом всамделишным. Не стали бы энкавэдэшники упускать столь полезный кадр — она постоянно вращалась в творческих кругах, всех знала, со всеми дружила, говорила на иностранных языках, якшалась с невозвращенцами. Источник — черпать не перечерпать. А вдобавок еще и шарм, соблазнительность — словом, медовая ловушка с неиссякаемым потенциалом.

Дочь Маяковского Хелен Патриция Томпсон касалась этого вопроса в интервью «Комсомольской правде»:

«— Но вот ваш отец — он же оставил вашу маму…

— О, это другая история, — отвечала Елена Владимировна. — Маяковский понимал, что со мной и мамой может что-то случиться, если в Москве про нас узнают.

— Вы о том, что Лиля Брик — долгая любовь поэта — была агентом НКВД?

— Это всем известно. Я сейчас пишу книгу об этих взаимоотношениях. — Елена Владимировна стукнула по клавишам своего компьютера, и он проснулся, на экране засветился текст.

“Мама всё время боялась, что Лиля Брик или ее агенты смогут найти нас. Когда мои родители встретились в Ницце, Маяковский признался Элли, что он становится очень подозрительным и испытывает тревогу и даже страх из-за Брик и ее идеологических друзей”, — прочитал я (неподписавшийся корреспондент «Комсомольской правды». — А. Г.) последние строки на экране и спросил:

— А с чего вы взяли, что вам грозила опасность? От НКВД вас отделял целый океан…

— Когда Маяковский перестал быть в фаворе у власти, с его знакомыми стали случаться странные вещи.

— В смысле?

— Даже были смертельные случаи. И в США тоже.

— Например?

— Во время своей трехмесячной командировки в Америку мой отец подружился с одним русским эмигрантом — он работал в крупнейшей железнодорожной корпорации США “Амтрак”. Так вот — он неожиданно утонул в воде глубиной в три фута…»[409]

Речь шла, конечно, о Хургине и «Амторге». Впрочем, никаких доказательств реальной агентурной работы Лили пока нет. Мы можем узнать об этом, только когда откроют все архивы Лубянки. Да и трудности с выездом Бриков в 1930 году не вяжутся с их работой на ОГПУ.

Однако же кое-какие любопытные детали настораживают. В 1921 году по дороге в Ригу Лиля познакомилась с молодым служащим Наркомата иностранных дел, чекистом Львом Эльбертом. Не знаю, было ли между ними что-нибудь амурное и кто кого больше использовал, но с тех пор Эльберт был у рыжей бестии чуть ли не на побегушках. В марте 1930-го, в отсутствие Бриков, он зачем-то даже поселился с Маяковским в Гендриковом, и Лиля через поэта слала ему поцелуи. В письмах Лили Эльберт назван Снобом. «Обязательно скажи Снобу, что адрес я свой оставила, но никто ко мне не пришел, и это очень плохо»[410], — пишет она Маяковскому из Берлина 2 марта 1930 года.

Кто должен был прийти к Лиле? Как это было связано с энкавэдэшником Снобом? Сейчас мы этого не узнаем, но если Лиля и вправду служила информатором, то друзья с Лубянки определенно в долгу не оставались и тоже кое-что ей рассказывали. 9 января 1930 года Лиля записала в дневнике:

«Сноб показывал письмо про Татьяну: “Т. вышла замуж за виконта с какой-то виллой на каком-то озере. Распинается, что ее брат расстрелян большевиками — очевидно, хвастается перед знатной родней — больше нечем. Явилась ко мне и хвасталась, что муж ее коммерческий атташе при франц[узском] посольстве в Польше. Я сказал, что должность самая низкая — просто мелкий шпик. Она ушла и в справедливом негодовании забыла отдать мне 300 франков долгу. Что ж, придется утешиться тем, что в числе моих кредиторов виконт такой-то”…»[411]

Значит, она прекрасно знала, что за Татьяной и Маяковским ведется наблюдение.

Этот самый Сноб появляется даже в Лилиных снах. В июне 1930 года она записала:

«Приснилось, что пришел разнощик с лотком фруктов и овощей, а Сноб смотрит и говорит: удивительно, до чего у нас ничего не умеют делать — почему, например, все фрукты разных размеров?»[412]

Сноб Эльберт был и вправду человек гипнотический. Говорил неспешно, цедил слова, зато переплыл Средиземное море в пароходной трубе, мог исчезнуть на год-два в какой-то секретной экспедиции и появиться снова как ни в чем не бывало. Его арестовывали в Стамбуле, он работал в подполье и под прикрытием в Латвии, Греции, Швеции, Норвегии, Палестине, Польше… Кличек и личин у него было множество: корреспондент ТАСС Юрашевский, Геллер, Орлов… А умер в 1946-м в Восточной Германии — неизвестно, своей ли смертью.

Но важно отметить, что Осипа уволили из ГПУ в начале 1924 года. Официальной причиной было названо дезертирство — он то и дело избегал участия в операциях, ссылаясь на болезни, прикрывался медицинскими справками. Этот факт был также раскопан Скорятиным в начале девяностых годов. Возможно, причина такого поведения Осипа Максимовича — бунтовавшая совесть, но скорее дело было в природной бриковской осторожности. Ося просто не лез на рожон.