Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века - Алиса Ганиева

«Чем дальше, тем всё тяжелее. На кой черт я живу, совершенно неизвестно. Нельзя Оську бросить. Думаю, только это меня удержало»[420].

В конце июня Ося уехал с Женей на Волгу. Лиля боялась, что там будет голодно, и отправила его со своими чаем-сахаром, сухариками и запасом папирос «Герцеговина Флор», тех самых, которые курил сам Иосиф Виссарионович. Эльза писала ей из Парижа о страстях вокруг смерти Маяковского. Критик-эмигрант Андрей Левинсон, оказывается, напечатал в «Нувель литтерер» паскудную, по ее мнению, статью, где утверждалось, что поэта отправило в штопор уничтожение советским режимом всякой свободы мысли и слова. В ответ на эту очевидную правду чуть ли не сотня левых писателей и художников взорвались праведным гневом и прислали в газету протест; среди подписавшихся были и Пикассо, и Эренбург, и Гончарова с Ларионовым. Но Эльзин муж Луи Арагон пошел еще дальше: ворвался к Левинсону в квартиру, побил там посуду и расквасил лицо хозяину. Обе сестры встретили хулиганский афронт француза-коминтерновца бурей восхищения. Правда, баталия на страницах «Нувель литтерер» продолжилась. На левый протест пришел ответ от белой эмиграции — Бунина, Набокова, Куприна, Гиппиус, Мережковского…

Слезы и нервные сны о покойнике у Лили перемежались хлопотами об академическом издании Маяковского, составлением школьной и детской книжек поэта, умилением Осиком, вернувшимся с Волги загоревшим и помолодевшим. Новой бриковской забавой стала обработка фотоснимков. К тому же Ося заделался либреттистом и теперь постоянно кропал оперы. У них дома, как всегда, толклись люди:

«Обедали Кирсановы, Петя, Сноб, Катанян. Сема прочел поэму. Про Володю очень хорошо и вообще местами хорошо»[421].

Но Лиля частенько приходила в комнату Маяковского в Лубянском проезде и проводила там время в одиночестве. Пила чай с оставшимися поэтовыми конфетами, читала, лежала, морила моль. Потихоньку готовились к переселению в новую, выбитую Маяковским квартиру; безотказный Катанян помогал вымерять площадь для расстановки мебели. Не забывали и старые поклонники. Лиля хвасталась дневнику:

«Кулешов подарил мне гипсового серебрёного льва, на нем лежит голая женщина, под ним подпись: верь закрученной молве — зверь приручен, ты на льве».

В другом месте:

«Кулешов говорит, что я до того соблазнительна, что это просто неприлично»[422].

Летом «Совкино» подумало было заказать Лиле сценарий звукового фильма «Кармен». Написать полагалось в три месяца.

«Лева (Кулешов. — А. Г.) видел цифры — Стекл[янный] глаз самая доходная (относительно) лента из всей продукции с 28-ого по 30-й год! Боюсь браться за звуковую. За немую плюс звуковая мультипликация я могла бы отвечать»[423].

В итоге Лиля так и не стала ничего на себя взваливать.

Периодически она записывала в дневник понравившиеся вульгарности: «Выдь, Анисья, на крыльцо, дам те маточно кольцо»; «Прибежали в избу дети, захотели дети ети. Дили дом, дили дом, дядя Клим привез гондон»[424] — и услышанные анекдоты про знакомых. «Жена говорила любовнице: это он с вами про Бальзака, а меня матом и дома в одних подштанниках разгуливает» — это о литературоведе и будущем директоре Института мировой литературы имени Горького Иване Анисимове. «Семка шел как-то с Катаняном и схулиганил, спросил у разнощика презервативов. А разнощик посмотрел на него укоризненно и ответил: “Как вам не стыдно, молодой человек, а ведь я вас знаю — ваш отец портной на Гаванной улице в Одессе”. Вот какой Семка знаменитый писатель!»[425] — а это о Кирсанове. Забавно, что презервативы покупались тогда у разносчиков, как сахарная вата.

Не забыто было и Пушкино — там так же собиралась веселая компания. Скакала Булька, острили лефовцы, маячили чекисты. На групповой фотографии Лиля смеется во всю глотку и выглядывает, обнажая свои прекрасные зубы, из-за крапленного ромбиками плеча Агранова.

На 25-летие знакомства с Осей пили шоколад с кренделем. Было много цветов.

«Спросила Осю, отчего он когда-то на мне женился, — я ведь совсем не его тип. Говорит — потому и женился, а то что бы он стал делать, если б этот тип ему разонравился?»[426]

В октябре в Москву с кучей вкусностей приехали Арагоны, остановились в Гендриковом, и в доме тут же собралась толпа. Еще бы — приехал известный француз-коммунист и поэт. Они с Эльзой носились по Москве, смотрели достопримечательности, и везде их принимали с помпой. Младшая сестра расправляла крылья.

Лиля же, оставшаяся без преданности Щена, страдала. Договор с Госиздатом канителился, обступали долги. Привыкшая к удобствам, жаловалась:

«В комнатах холодно. Нет ванны. Машина чинится. Денег нигде не платят. Булька пристает. Трудно без Володика».

Еще через неделю:

«1) Договор еще не подписан,

2) я не получила денег,

3) машина еще не вышла из ремонта,

4) дров еще нет.

Всё это должно было быть через 2–3 дня.

Это невыносимо, что Володя застрелился!»[427]

Кажется, в этих жалобах больше эгоизма и жалости к себе, чем тоски по близкому человеку. Впрочем, иногда прорываются у Лили и спазмы нежности:

«Волосит, маленький мой, Щенит. Сегодня поплакала у тебя в комнате на Лубянке — представила себе, как всё это случилось. Ужасно маленькая комнатенка»[428].

На 39-летие Лили собралось человек сорок, причем справляли день рождения по старому календарю (по новому отмечали вдвоем с Осей). Денег нет, поэтому накрывают стол всем дареным — «Абрау», кренделями, конфетами. «Арагончики» тем временем купались в советском гостеприимстве — их пригласили в Харьков на Всемирный конгресс революционных писателей. Там они познакомились с Фадеевым, который подарил Эльзе свой роман «Последний из Удэге» с интересным автографом: «Эльзе Юрьевне с любовью и робостью». Биограф Эльзы, французская писательница Доменик Десанти (урожденная Перская, дочь русского эмигранта), потом утверждала, что между Лилиной сестренкой и Фадеевым якобы вспыхнул роман. Интересно, каким образом? На глазах у Арагона? Как бы то ни было, связь, если она даже и возникла, со временем превратится в сугубо профессиональную — всесильный Фадеев будет дирижировать поездками французской парочки по Союзу, а они, с его подачи, начнут пропагандировать во Франции не только Маяковского, но и всю советскую культуру — к примеру (вот неожиданность!) труды агронома и биолога Лысенко. Отныне визиты в СССР сбежавшей когда-то Эльзы будут организовываться на правительственном уровне.