Харбин - Алексей Воронков

Как только ее ни величали здесь: и белой яблонькой, и прекрасным печальным цветком, и «черным» ангелом, и музой. Кто-то даже называл ее Сольвейг… В нее были поголовно влюблены все здешние поэты и не только они.

Да, Лиза нисколько не преувеличивала: Ларисса была очень красива. Синие-пресиние глаза, темные волосы, чистый овал лица, врожденная грация и пластика. Каждый жест ее изящен и закончен – будто бы отрепетирован.

Лиза сказала, что она божественно танцует, потому что хореографии ее учила не кто-нибудь, а воспитанница школы Петипа Лидия Карловна Дроздова, которая принадлежала к императорской фамилии.

Что делают здесь, на чужбине, эти прекрасные талантливые люди? – спросил себя Болохов. Ведь с их исходом Россия лишилась чего-то очень важного. Как можно жить без того же Бунина, без Куприна, без Шаляпина, Горького?.. Даже Мариинский в полном составе бежал за границу. И это лишь малая толика того, что было потеряно. Навсегда ли? «Если навсегда, то история нам этого не простит, – думает Александр. – Сейчас партия пытается воспитать всем этим людям замену, но получится ли? Для этого ведь нужна некая преемственность, должны быть люди, у которых можно поучиться. А если их нет?..»

– Я собралась идти к Александру Николаевичу… Мы с ним старые знакомые, – услышал вдруг Болохов голос Лариссы. – Ты не хочешь составить мне компанию? – спросила она Варю.

Та сказала, что и рада бы пойти, однако не может бросить своих спутников. И тогда Андерсен предложила и остальным последовать за ней.

Уборная артиста находилась прямо за сценой.

– Лагисса? Вы?! – завидев Андерсен, с удивлением произнес Вертинский.

Он уже успел сбросить фрак и облачиться в длинный шелковый халат с большими болтающимися кистями от пояса. Вокруг него, словно стайка преданных собачонок, крутились поклонницы, постоянно заглядывая ему в глаза и без конца щебеча:

– О, Александр Николаевич!.. О, Александр Николаевич!..

– Я не одна, – сказала Андерсен, указывая на спутников. – Примете?

– Лагисса, ну когда же я вам в чем отказывал? – сказал Вертинский. – Давайте, пгедставляйте мне своих товагищей.

Но Андерсен плохо запомнила, кто есть кто, поэтому каждый представлялся сам. Увы, на Вертинского не произвели впечатления ни фамилии новых знакомых, ни их звания, оттого все это время взгляд его был отрешенным и скучающим. Оживился он только тогда, когда очередь дошла до светловолосого молодого господина, назвавшегося Болоховым, который, как выяснилось, лишь недавно прибыл из России.

– Ну и как там в Госсии? – снисходительно взглянув на Александра и как бы с высоты своего величия протягивая ему два пальца, произнес он. – Большевики сильно звегствуют?

Болохову не нравились его куртуазные манеры, но что поделаешь – перед ним тот, кем восхищалось все русское зарубежье, по сути, великий артист. Да что там – бог, которому поклонялись миллионы.

– Есть такое дело, – коротко произнес Александр.

– И что, меня бы они тоже агестовали, если бы я туда пгиехал? – поинтересовался артист.

Болохов пожал плечами, после чего он стал уже неинтересен Вертинскому, который переключился на Лизу. Он наговорил ей кучу комплиментов, что страшно смутило ее.

В уборной Вертинского они задержались недолго. Артист устал и жаждал покоя.

Счастливые и оживленные выходили они из собрания. Еще бы, им довелось поговорить с самим Вертинским!

– Мы идем в ресторан – вы не составите нам компанию? – спросил Лариссу Карсавин.

Она стала говорить о том, что ее ждут какие-то неотложные дела, но тут на помощь Борису пришли Лиза с Варей, которым удалось-таки уговорить Андерсен. Мужчины были в восторге. Ну как же! Они будут ужинать с самой Лариссой. Да история не простила бы им, если бы они не воспользовались таким редким случаем.

Было начало одиннадцатого, когда они покинули здание собрания. Ранняя осень. Зябко. Тускло горели уличные фонари. Метались по сторонам чьи-то похожие на призраки тени. Из глубины кварталов звучали глухие тревожные голоса. Эту тревогу усиливал ветер, раскачивавший верхушки высоких деревьев.

А еще пару часов назад картина была совсем иная. Вместо одиноких прохожих – плывшие вдоль широких тротуаров густые толпы народа; гудели автомобильные гудки, шли переполненные автобусы; лавируя между машинами, бежали кули, перевозя в легких двухколесных рикшах толстых купчих и размалеванных проституток; здесь же носильщики с мокрыми от пота спинами и коромыслами на плечах тащили набитые чем-то тяжелые корзины.

– А где же ваш друг? – выйдя из собрания, спросил Болохова полковник.

– Не знаю, – пожал тот плечами. – Мы договорились встретиться после концерта… Видно, домой ушел, – огорченно произнес он, и тут же вдруг улыбка озарила его лицо. – Да вот же он! – заметив спешившего к ним Аркашку, воскликнул Александр.

Решено было ехать в ресторан отеля «Модерн». Там всегда собиралась интересная публика, а, кроме того, там хорошо готовили утку «по-пекински». Чтобы не застудить одетых в легкие демисезонные пальто дам, их отправили первыми на шатуровском «форде». Следом, взяв такси, добрались до места и остальные.

Ресторан, как всегда, был полон. Несмотря на верхнее освещение, на столах горели лампы, создавая комфорт и уют.

Улучив момент, когда вся компания отправилась в уборную, чтобы привести себя в порядок, Лиза, подхватив Болохова под руку, увела его в темный закуток, сказав, что хочет поговорить с ним.

– Саша!.. Милый! Пойми, я так больше не могу… – когда они остались одни, бросилась она к нему на шею. – Нельзя держать Сергея Федоровича в неведении. Сегодня же я все расскажу ему о нас. Он умный, он добрый… Он поймет… Во всяком случае, так будет честнее.

Болохов напрягся. «Неужто она и впрямь потеряла голову?» – подумал. Да, она нравится ему, и в другом месте и при других обстоятельствах он был бы счастлив, если бы его полюбила такая девушка. Но сейчас его голова забита другим. Сейчас главное для него – это задание Центра. Тогда какая может быть любовь? Хотя взять вот так и порвать все отношения с Лизой он не вправе. Кто же тогда будет снабжать его нужной информацией? А через руки этой девушки каждый день проходят десятки секретных документов. Вот только хорошо ли использовать вслепую человека, который любит тебя? Наверное, он поступает мерзко, но такова судьба разведчика, для которого, как им говорили в спецшколе ОГПУ, не существует моральных преград. Но ведь это же нонсенс! Коль нет морали – нет человека. Так можно в конце концов превратиться и в зверя. Тогда что это за жизнь, когда вместо того, чтобы совершенствовать свою душу, ты обязан губить ее? Но партия говорит другое: главное для большевика – это идея, которой он обязан всецело подчинить себя. Получается, она призывает выхолостить из себя все человеческое?.. Тогда что, назад, в пещерный век? Но ведь это противоречит всем законам эволюции.

Такие мысли посещали Болохова все чаще и чаще. В нем боролись как бы два разных человека. Один из них готов идти за большевиками до конца, другой же все больше и больше сомневался в правильности выбранного большевиками пути. Это заставляло его непомерно страдать. Казалось бы, пока не поздно, – брось все и беги, куда глаза глядят, но он отравлен революцией. Я – Виргилий, будто бы говорит она ему, и я проведу тебя через все круги ада. Да, да, она его просто не отпускает от себя. Вцепилась в горло и держит, держит… Наверное, прав был Достоевский, а следом и Розанов, повторивший его мысль, что трагедия русского характера заключается в том, что русский человек радеет не за себя, а за все человечество. Вот и Болохов еще в юности решил целиком посвятить себя борьбе за освобождение всех трудящихся мира. Только теперь он взрослый человек и кое-что понимает иначе…