Никто, кроме президента - Лев Гурский

Президент вновь поправил маску на лице, проверил крепление каната. И уже перевесил было ногу через барьерчик, но задержался и тоскливо спросил:

– Хоть острова-то мы Японии не отдали?

– Конечно, не отдали, – заверил я. – Ну, вам пора. С богом!

Держась за канат, Волин перелез через бортик и скрылся из виду.

Все-таки зря ты, Василь Палыч, поддержал этот разговор, укорил я себя. Как бы крепок и вынослив ни был президент России, слишком большая порция правды в один день никому не на пользу.

Хорошо, что не хватило времени продолжить об островах. Японии их не отдали, но… Отдавать, собственно, уже нечего. Я не стал ему говорить о том, как все четыре спорных острова под корень снесло тайфуном «Наташа». Российская система оповещения почему-то не сработала, а возникших было японцев с их предупреждениями и советами местные власти послали далеко-далеко на Хоккайдо.

Маразм крепчал. Сперва по сцене прыгали одни полуголые бояре, размахивая посохами. Потом с высоких колосников спустились густо накрашенные поселяне, похожие на индейцев-апачей. Затем к ним присоединились то ли русалки, то ли рыбы, танцующие в венках из водорослей. А в довершение ко всему через бархатный бортик моей ложи перелез черный ниндзя и шепнул мне:

– Тсс. Только не шумите.

– Ну не шумлю. Ну тсс, – раздраженно сказал я в ответ. – Поймите же, наконец, это глупо. Я не отрицаю авангард, но хоть какая-то логика здесь должна присутствовать? Что, например, означает ваш наряд? Марфа-посадница породнилась с сегунами? Новгород Великий заключил соглашение с Японией?

– Мой наряд ничего не означает, – сознался ниндзя, очень средненько имитируя голос президента Волина. – Кроме того, что в нем меня не видно в темноте.

– Вот именно, – подтвердил я. – Рад, что понимаете. Ни-че-го не означает. Темнота. Никакого смысла не видно. У вашего режиссера, Кунадзе, в арсенале только пара эффектных фокусов, не более того… Вы сами как сюда попали? По приставной лестнице?

– По канату, а что? – Ниндзя стянул с себя маску, черное облачение и остался в обычном сером костюме. – Я плохо лез?

Балетный артист был, надо признать, недурно загримирован под президента Волина, хотя глаза были непохожи, а уши – и подавно. К тому же настоящий Волин пониже ростом и не такой мускулистый.

– Да нет, вы, наверное, хорошо лезли, – сказал я ему. – В том и проблема. Я не люблю балет, но хотя бы признаю его за искусство. А ваш режиссер, не обижайтесь, подменяет искусство набором акробатических трюков. Театр у него превратился даже не в цирк, а в дешевый балаган. Ну и плюс эта вечная фига в кармане.

– Фига? Почему фига? – удивился артист. Разговаривая, он откуда-то извлек несессер и начал доставать из него то какой-то флакончик, то кисточку, то густую накладную бороду, то темные очки. Последним он вынул зеркальце и попросил меня: – Подержите, пожалуйста… Нет, чуть поближе к свету. Угу.

– Фига, – объяснил я, держа ему зеркальце, – это когда в спектакле из времен Ивана Грозного появляется президент Волин. На что намекает ваш Кунадзе? Что Волин – это Грозный сегодня? Видимо, нет: для него это слишком просто. Тогда в чем намек?

– И в чем же? – заинтересовался артист. Одну половину бороды он приляпал себе на подбородок, вторая еще висела в воздухе.

– Не знаю, – честно признался я. – Я, Виктор Ноевич Морозов, человек гуманитарный, бывший редактор солидной газеты, не понимаю его намеков. Что уж тогда подумает простой зритель, увидев вас? Президент вламывается в каждый дом? Президент сваливается как снег на голову? Или что еще? И почему ваш выход – сразу после танцующих рыб? Намек на то, что президент, как Золотая Рыбка, может исполнить наши желания?

Артист доклеил бороду, слегка подергал ее, критически глянул в зеркало и пробурчал:

– Президент – Золотая Рыбка. Хм. Ладно. Спасибо, не килька в томате. Вы сами-то, небось, хотите загадать три желания?

– А что? И хочу! – внезапно для себя ответил я.

Мода на «разговорный театр», когда актер общался с залом, канула у нас еще лет двадцать назад, вместе с захаровской «Диктатурой совести». Но Кунадзе зачем-то выволок этот старый хлам и присобачил к балетному действу… И все-таки болтать с балеруном было приятней, чем пялиться на его коллег: сейчас как раз бояре, поселяне и рыбы закружили хоровод вокруг фальшивого костра.

– Тогда загадывайте быстрей, – предложил ниндзя, взглянув на часы. – И я поплыву дальше.

– Во-первых, – начал я, невольно заражаясь идиотизмом происходящего, – хочу быть снова редактором газеты. Во-вторых, хочу, чтобы менты меня не доставали. В-третьих… не знаю я, что в-третьих. У меня только два желания.

– Два так два, – кивнул артист с таким видом, как будто в свободное от балета время действительно работал Золотой Рыбкой. – Вы меня выручили, я вас. Теперь, боюсь, мне вам придется причинить некоторое неудобство. Это… как бы сказать… тоже часть режиссерского замысла. Я вас сейчас легонько оглушу, и вы придете в себя часика через полтора.

За весь день это была первая хорошая новость. Обет надо выполнять, но не ценой же здоровья! Сколько я ни крепился, густой маразм Артема Кунадзе неудержимо закупоривал мне мозги. Индейско-рыбьи пляски медленно стихали, зато на сцену уже опускалась Марфа-посадница верхом на пятнистом дельтаплане. Я понял, что кошмара этого более не вынесу.

– Лучше бейте сильнее, – взмолился я и подставил голову. – С запасом. Чтобы хватило до конца спектакля.

Австриец Ханс Шрайбер и выглядел как настоящий австриец с рекламных картинок: был он невысоким, полноватым, рыжеватым, розовощеким – его облику не хватало разве что суровых альпийских ботинок на рубчатой подошве, клетчатых бриджей и залихватской тирольской шапочки. Насколько я знаю, службы секьюрити всего мира предписывают агентам носить строгие черные костюмы. Хотя мне почему-то думалось, что тирольский головной убор все же хранится у Ханса на самом дне его походного саквояжа. Как маршальский жезл в ранце прилежного солдата.

Впрочем, настоящие австрийцы с рекламных картинок улыбаются и излучают оптимизм, а Ханс был грустен. На то имелась причина.

– Что, совсем не работает? – допытывался у него Лаптев.

– Эс ист цу варм, – со вздохом отвечал печальный Шрайбер. Он уже перестал мучить чудо-инфравизор, который забастовал именно тогда, когда стал нужен более всего. – Слишком есть тепло. Воздух прогреваться, сенсибилитет падать. Инфракрасен луч зер шлехт уловлять разницы. Плохо. Настройка сильно сбиваться.

– А подстроить прибор как-нибудь можно? – не отставал Лаптев. Он был встревожен и не старался скрыть это от нас.

– Я-я, филляйхт, – вяло соглашался австриец. – Вероятно. Абер инструмент фюр калибрасьон ист нихт да. Не тут. Нет его у меня хир. Вручную не делать. Только портить дес аппаратур.