Никто, кроме президента - Лев Гурский

– Эй, соседи, а чего у вас так бензином воняет?

Из двух зол надо выбрать меньшее – народная мудрость. Пусть бы народ еще и подсказал, под каким наперстком какое из двух лежит.

Я понимал, что без накладной бороды мне идти неудобно: лицо гаранта слишком примелькалось. Теперь куда ни плюнь, угодишь в портрет Волина. Неужто к моей коронации так народ готовят? С другой стороны, в чужой бороде ходить стремно: я выгляжу в ней тем еще пугалом. А быть пугалом в Москве обидно и подозрительно.

В общем, мне пришлось по очереди выбирать и одно, и другое зло. Пока я пробирался к выходу из театра, приклеенная растительность оставалась при мне. Но стоило мне запрыгнуть на заднее сиденье черного ооновского лимузина, где за рулем ждал Жан-Луи Дюссолье, как я поспешно оборвал с лица фальшивую волосяную поросль. Благо за тонированными стеклами державный фейс не просматривается. Мой судорожный жест гвинеец истолковал по-своему.

– Не волнуйтесь, господин президент, – сказал он на приличном русском, трогаясь с места. – Я дорогу отсюда до телецентра сегодня изучил. Мы успеваем. Сюрпризов не будет.

– Ну-ну, – ответил я и стал готовиться к сюрпризам. Если дела идут чересчур гладко, где-нибудь непременно вылезет заусенец.

И точно! Все рассчитал умный Жан-Луи Дюссолье, а о налетчиках с полосатыми палками не подумал. Мы еще не свернули с Петровки, как наш «Крайслер» резко тормознула деятельная парочка желтых фартуков ДПС, тощий и толстый. Хотя сам я давным-давно уже не ездил по Москве без эскорта, мне почему-то чудилось, что наши автоинспекторы не трогают машины с дипномерами. Оказывается, мои сведения устарели. Неприкасаемых нынче нет. У ГАИ все виноваты.

– Больно ты шустро катишь, – объявил гвинейцу тощий фартук. – И на разделительную вроде заехал. Давай-ка покажи права.

– Это машина Организации Объединенных Наций, – с удивлением напомнил ему гвинеец, но свою ламинированную карточку послушно передал через открытое окно.

– Твоя черная нация у тебя на морде написана, – заметил толстый фартук, взяв у худого карточку. – Что еще за UNO такое? Почему иностранный документ нештатного образца? Мы таких не знаем. Выходи из тачки, будем разбираться.

Минутная стрелка передвинулась на целых два деления. Я ощутил, как черный пузырек злости внутри меня начинает набухать. Что за дрянь прицепилась! Еще и получаса я не провел на свободе, а меня опять пытаются ограничить. Может, хватит отсиживаться? Может, пора начать действовать? За время, проведенное в плену, мои аккумуляторы зарядились ненавистью до краев. Ее запасом нетрудно испепелить этих двух. Хотя нет, многовато им будет: не для них накоплено. С этими обойдемся проще. Президент я или кто?

Я опустил боковое стекло и сурово погрозил гаишникам пальцем:

– Парни, верните ему права. Мы спешим.

Оба желтых фартука распахнули рты так широко, словно их невероятным образом закинуло в кресла к дантистам. Я даже не сумел заметить мгновения, когда права перелетели обратно в руки Дюссолье, а оба дэпээсника рванули от нас прочь вдоль тротуара. Мчались они почему-то по ходу нашей машины, так что пока Жан-Луи не набрал скорости, я уловил обрывок разговора беглых фартуков.

– Глюк, – бурчал тощий. – Это не он!.. Быть не может…

– Глюк, – сопя поддакивал толстый, – но как похож!.. Вылитый он, у меня прям сердце екнуло… Нет уж, думаю, на фиг, на фиг!

– Повезло же некоторым… – сетовал на бегу тощий, – жить с такой мордой в России за счастье…

– Счастливчик, в натуре… – согласно пыхтел толстый. – Это ж какое бабло можно загребать, на одних фотках… и в кабаках не платить… Мне вот жена все говорит, что я на того пузана, из рекламы пива, похож… и чего мне, пива кто нальет бесплатно?

Я невесело хмыкнул: толковую идею подсказали! Когда выйдет мой президентский срок, с голоду я не помру. Если, конечно, не помру раньше – от огорчения. Уж больно скверные новости я узнал от Козицкого. И он, боюсь, из деликатности мне не все изложил…

К нужному подъезду телецентра «Останкино» мы подкатили за одиннадцать минут до начала. Мое внедрение прошло без заусенцев: сонная девчушка в окне бюро пропусков и оба охранника на проходной даже глаз на меня не подняли. Им хватило липовой фамилии в бумажке. Темные тонтон-макутские очки, которые я для маскировки стрельнул у гвинейца, можно было не надевать.

Невысокая дама чуть за тридцать уже махала мне из-за турникета. В одной руке она держала какой-то цветной картонный блин.

– Вы Карлос? – спросила она деловитым тоном, тоже не слишком вглядываясь в меня. Да и освещение здешнее, к моей радости, оставляло желать. – Вместо Таисии? Прекрасно. По-русски говорите? Очень хорошо. Я Татьяна, режиссер программы. Надевайте маску. Нельзя, чтобы кто-то из детей увидел вас раньше времени.

Она тут же замаскировала меня картонкой с завязочками. Лицо гаранта, главнокомандующего и грозы гаишников из виду скрылось. Зато вопросы у меня, наоборот, появились. Два, по меньшей мере.

– Мне долго быть в маске? – полюбопытствовал я. Из-за спешки Козицкий толком не рассказал мне, в какой именно программе предстоит сегодня выйти на публику. – Там у вас много детей?

Голос мой, продираясь сквозь узкое отверстие в картоне, глухо резонировал. Получалось: «бу-бу-бу-маске? ду-ду-ду-детей?» Спасибо еще, что прорези для глаз рассчитаны были не на китайцев.

– Час двадцать пять эфира плюс еще реклама, – ответила режиссер Татьяна. – Потом будут шесть минут вашего монолога, уже без маски. А насчет детей вы не тревожьтесь, их у нас всего-навсего шестьдесят, по десять в каждом секторе.

Про какие-то секторы меня никто не предупреждал. Но я решил не мучить Татьяну, а дождаться встречи с ведущим: он-то пускай и объясняет. В отличие от режиссера, главный организатор программы должен знать, что никакой я не Карлос. И. о. генсека даже говорил, будто ведущий знаком со мною не только по портретам…

– Добрый вечер, господин Гальярдо! – Такими словами меня приветствовали еще на подходе к студии. А когда Татьяна убежала по своим режиссерским делам, ведущий шепотом, с легким оттенком сомнения, добавил: – Павел Петрович, это вы? Вы не забыли меня?

– Здравствуйте, Лев Абрамович! – бубукнул я из-за картонки.

А затем на секунду приподнял маску за край, чтобы Школьник не сомневался: я – тот, кого он ждал. И подмигнул ему, чтобы он был уверен: несмотря на литры кетаминовой дури память в моей голове кое-какая осталась. Пусть нынешние министры-птицеводы мне неведомы. Но уж свое первое правительство я помню назубок.

Школьник заулыбался. Он явно был рад увидеть своего президента в трезвой памяти и в здравом уме. Причем второе важнее первого. Думаю, мою трезвость все это время никто под сомнение не ставил, а вот мою адекватность – многие и многие. По числу идиотизмов, которые натворили моим именем, я, похоже, стал рекордсменом. И уж наверняка никто до меня не ухитрялся сменить правительство, находясь в глубокой отключке. Льву Абрамовичу Школьнику еще крупно повезло: из всех резерваций для бывших министров телевидение – самое приличное место. Не при власти, так при деньгах.