Кровь цветов - Анита Амирезвани

— Тот ковер представил тебя художником, чьей работе нет равных. — Гостахам понизил голос. — Вот единственный способ получать деньги за эту работу.

— Рада, что он вам понравился.

— Ты все еще не поняла, — ответил он. — Редкий талант может сделать нечто столь же тонкое и драгоценное. Ты должна взращивать его, а не тратить.

Кровь бросилась мне в лицо. После всего, что случилось, трудно было выдавить из себя хоть слово. Глухим, сдавленным голосом, уставившись в ковер под ногами, я проговорила:

— Аму, вы поможете мне? Я ведь не смогу сделать так одна.

— Верно, ты не знаешь, как сделать это одной, — сказал он. — Я рад, что ты наконец поняла это.

— Да, — смиренно ответила я.

— Тогда и я согласен помочь во всем, в чем смогу. И с радостью.

Его признание воодушевило меня на просьбу о деньгах в счет платы за кипарисовый ковер, особенно когда рядом не было Гордийе, чтобы помешать ему. Усмехнувшись моей смелости, он, к моему огромному счастью, тут же дал мне серебра.

Попрощавшись, я пошла к Малеке и всю дорогу тихо напевала про себя. Воздух был еще холодным, но ведь наступил новый год и до начала весны оставались считаные недели. Впереди, словно жизнедающее солнце, горел лимонный купол шахской мечети. Меня согревало изнутри, хотя кожу обжигал холод.

Придя домой, я поведала о новостях Малеке и Катайун. Их переполняла радость, потому что впереди у нас было несколько месяцев работы и заработка. Малеке ужасно удивилась источнику заказа.

— Ты вернулась к своему дяде после того, как он выгнал тебя? — спрашивала она. — Какая же ты смелая!

Я и сама улыбалась от удовольствия. Смелость, но не безрассудство. Наконец я поняла разницу. Малеке пообещала добавить к моим деньгам столько, чтобы мы могли купить всю шерсть для ковра с перьями, а это позволит мне начать работу немедленно.

Впервые за много месяцев дома было так радостно, что никто не мог уснуть. Мы снова поставили «корей» и грелись под ним. Снаружи пошел редкий снег, но нам было так уютно вместе. Я смотрела на них, разговаривающих, и прихлебывала крепкий чай. Хотя мы и не были родными, Малеке и Давуд вели себя так, словно мы стали настоящей семьей. Пусть мы жутко стесняли их, но они ни разу не сказали, что мы чужие. Они делились с нами всем, что у них было, и благодарили нас за все, что мы давали. Я считала их своей истинной семьей, ибо они любили нас и помогали нам в трудностях без единого слова жалобы.

— Никто не хочет послушать историю? — внезапно спросила матушка.

Я изумленно выпрямилась. Месяцами она безмолвствовала, как соловей зимой. Теперь я была уверена, что она действительно выздоравливает.

Дети громко закричали в знак одобрения и пообещали сидеть тихо. Малеке погладила их по головам, и даже Давуд, казалось, чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы не задремать во время рассказа. Все уставились на матушку с ожиданием. Она снова была красива, щеки разрумянились от тепла «корей», глаза блестели, пышные седые волосы ниспадали по сторонам ее лица. Голос был тем сладостным голосом, который так любил мой отец, который убаюкивал меня столько раз в нашей деревне, когда мы так же сидели вместе и слушали, околдованные сплетением ее речей.

Сначала не было, а потом стало. Прежде Бога не было никого.

Жила-была девушка по имени Азаде, которая нравом была тверда и уверена в своих решениях. Со времен, когда она была ребенком, Азаде всегда знала, что предпочесть: миндаль — фисташкам, воркованию голубей — песню соловья, свою тихую подругу Лале — разговорчивой Кумри. Даже когда пришло время выходить замуж, Азаде вела себя не как другие девушки, дрожавшие от страха под своими покрывалами. Она единожды встретилась со своим мужем, когда он пришел восхититься ее медными волосами и молочной кожей и выпить кислого вишневого сока с ее родными. Увидев его, услышав, как он говорит с придыханием о своем любимом коне, она поняла: вот мужчина, знающий, что такое нежность. Посмотрев на свою матушку, она прикрыла глаза и держала их закрытыми, пока не настал миг сообщить о своем согласии.

Азаде и ее муж прожили вместе и в согласии два года, а потом он решил совершить паломничество в Мешхед. Восхищаясь религиозностью своего мужа, которая за время их совместной жизни стала глубже, Азаде поддержала его решение отправиться в путешествие, зная, что у них не хватит денег поехать вдвоем. «Я совершу паломничество в другой раз, — добросердечно сказала она ему, — когда мое сердце будет готово».

Муж Азаде отправился в путешествие, бормоча хвалу Властелину Вселенной, благословившему его такой жемчужиной среди жен. В свое отсутствие он попросил брата заботиться об Азаде, словно о сестре, убедиться, что она остается свободной от нужды и беды.

Брат ее мужа всегда держался поодаль, но вскоре после отъезда мужа изменился. Рано утром, когда она просыпалась и выходила из комнаты к утренней трапезе, деверь ее говорил: «Эй, Азадё! Лицо твое гладко и бело, словно луна, что лишь сейчас плывет по внешним кругам небес!» А по вечерам: «Эй, Азаде! Волосы твои мерцают, словно последние лучи солнца, уступающего небо темнейшей ночи!» Азаде вежливо улыбалась и отвечала, что солнце, луна или звезды предвещают хорошую погоду. Наедине с собой она желала деверю поскорее обзавестись женой.

Шли месяцы, Азаде томилась по своему мужу, а деверь томился по Азаде. Когда бы он ни появлялся, он касался ее волос или одежды или сидел слишком близко во время разговора, так, что ей всегда приходилось отодвигаться. Она проводила долгие часы одна в своей комнате, а когда выходила к еде или по иным надобностям, он всегда ждал. Однажды когда она в сумерках пыталась выскользнуть из своей комнаты, то ощутила, как ее тянут за платье, и увидела, что он сидит в темноте у самой двери. Прежде чем она успела вымолвить хоть слово, он схватил ее за ноги и повалил на пол. Мгновение, и он накрыл ее своим телом и потребовал от нее покорности. «Иначе, — сказал он, дыша луком ей в лицо, — я расскажу всем, что ты преследовала солдата, пока он тебе не уступил, и первое, что услышит твой муж, — это рассказ о твоей измене».

Азаде крикнула, чтобы позвать слуг, одновременно сталкивая с себя деверя. Потом она в страхе заперлась в своей комнате. Той ночью деверь много раз подходил и шептал в замочную скважину, что дает ей семь дней, а потом они стали шестью, пятью и четырьмя, пока не кончились вовсе.

На восьмой день люди, возглавляемые деверем, вломились в ее комнату. Пока Азаде молча сидела за шитьем, он возгласил, что объявляет ее виновной в супружеской измене. Перед судьей деверь выставил четверых свидетелей, каждый из которых поклялся, что видел, как она совершала это, отчего наказание должно было быть исполнено на следующий день.

Мужчины отвели Азаде вглубь пустыни и вырыли яму, закопав ее туда по пояс. Стоя замурованной в песке, она видела, как они собирают камни, укладывая их кучками возле нее. Солнце жгло лицо Азаде, руки были жестоко прикручены к бокам, так что, когда в нее полетели камни, она не могла защитить себя. Кровь заливала ей глаза, и вскоре она видела только слепящие круги, будто взрывались звезды. Голова упала на плечо, словно шея была переломлена. Когда мужчины удовлетворились тем, что в ее теле не осталось более дыхания, они ушли, считая, что ее кости скоро выбелит солнце.