Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

– Мои документы…

– Они поддельные. Отличная работа!

По растерянному виду Красовского не трудно было догадаться, что готов он уже не только покаяться в своих многочисленных грехах, но и признать грехами даже редкие свои добродетели. Словом, недолго отстаивал Красовский графский титул. Этого Татищеву было мало: он теперь хотел увидеть истинное его лицо. Но это оказалось не просто.

Как мог этот человек назвать свои имя и фамилию, если переменил их за годы жизни десятки? Как мог определить род занятий и профессию, если все, чем занимался в сознательной жизни, оценивалось судьями едва ли не всех европейских столиц? Можно было бы, конечно, применить слова «аферист», «шулер», «вор-медвежатник», – но не слишком ли это грубо, если речь идет о работе высшего класса, о работе артиста? Такая вот печальная повесть…

Татищев слушал его задумчиво, но, пожалуй, беззлобно: получив от капитана Селезнева информацию об этом человеке, полковник знал, что Красовский говорит правду. На вопрос, с какой целью он приехал в Севастополь, Красовский ответил:

– По причине прозаической – поживиться. В городе, как в древнем Вавилоне, – столпотворение. У многих приличные деньги. В общем, созревшее для обильной жатвы поле. Но, господин полковник, будучи игроком по натуре, я знаю: во все игры можно играть, кроме одной – политики! Слишком велики ставки, без головы остаться можно. Это не моя игра!

– Как вы сказали? – Татищев засмеялся. – Созревшее для жатвы поле?

– Смею вас заверить, я не один так думаю.

– Догадываюсь! – Улыбка сбежала с лица полковника. – Но давайте продолжим разговор о вас. Вы знаете, что грозит вам по законам военного времени?

– В Крыму я не нарушал закона, господин полковник.

– Нам достаточно ваших липовых документов, чтобы упрятать вас в тюрьму! – Татищев полюбовался раздавленным «графом» и тоном пастыря, щедро отпускающего грехи, продолжал: – Впрочем, на это я готов закрыть глаза. И вообще, ваши уголовные похождения меня не интересуют. Тут дело в другом. Город забит приезжими. Среди них есть люди, нас интересующие. Вы вращаетесь среди этой публики. Вас знают как солидного, имеющего деньги и вес человека, вам и карты в руки! – улыбнулся Татищев. – Вы не знакомы с неким господином Федотовым?

– Видите ли, нас всего лишь представили друг другу – с господином Федотовым мы прибыли в Севастополь на одном пароходе. Но я достаточно о нем наслышан. Так что могу сказать: я мало знаком с господином Федотовым, но хорошо его знаю.

– И все? Не густо! – Татищев вновь улыбнулся. – Но это легко исправить. У меня к вам есть просьба… Или деловое предложение – понимайте на свой вкус. Постарайтесь как можно быстрее и как можно теснее сойтись с господином Федотовым. Нам хотелось бы знать о нем все. О подробностях другого нашего поручения вам расскажет капитан Селезнев. – Татищев позвонил, и тут же на пороге кабинета встал Селезнев. Татищев глазами указал Красовскому на него: – Вы, кажется, знакомы?

– Да, встречались, – подтвердил Красовский. И не без язвительности добавил: – Только в Константинополе капитан был в казачьей форме и в чине подъесаула. Пошли на повышение, капитан?

– В Константинополе вы тоже, помнится, были не графом Красовским, а бароном Геркулеску, – отпарировал Селезнев.

…Когда Красовский покинул здание на Соборной улице, ко многим его «профессиям» добавилась еще одна – осведомителя врангелевской контрразведки.

В давно не бритом, одетом в старые домотканые штаны и порванную рубаху человеке, наверное, самые близкие друзья не узнали бы Красильникова. Перемахнув через высокую каменную ограду, Семен Алексеевич оказался на территории старого, похожего на огромный разросшийся парк кладбища.

Чернели каменные кресты, холодно шелестели мертвыми листьями венки из жести. Над высоким куполом кладбищенской часовни вились голуби. Машинально читая надписи на памятниках, Красильников неторопливо шел по кладбищу. Было пустынно и тихо среди заросших травой могил и обветшалых надгробий. Но вдруг где-то совсем близко он услышал приглушенные сварливые голоса, словно бы дрались чайки.

«Что это?» – удивился Красильников.

Впереди он увидел склеп, выложенный из темно-серого камня, с массивной чугунной дверью, увенчанный мраморным ангелом, печально опустившим крылья. Вновь Красильников услышал хрипловатые, сорванные голоса, и теперь ему стало понятно, что доносились они из склепа.

Красильников, никогда не считавший себя трусом, почувствовал смущение – слишком необычными были эти кладбищенские голоса. И тут распахнулась чугунная дверь, к ограде выкатился грязный, оборванный клубок. Дрались два беспризорника. Один из них прижимал к своим лохмотьям баббитового ангелочка.

– Я сам его открутил! – кричал он. – Сам и загоню! А ты не лезь!

Красильников цыкнул на беспризорников, и они, позабыв о драке, поспешно убрались обратно в склеп.

«Детишки-то больше взрослых страдают… Чем кормятся! Баббит с памятников продают. Нынче товар дефицитный, – удаляясь от склепа, печально думал Красильников. – Вот и мои безотцовщиной растут… Поскорее бы кончалась война, детишками бы занялся. И не только своими…»

Он пересек пустырь, пошел по улице Салгирной, держась теневой стороны. Дома здесь были сплошь завешаны вывесками: «Ресторан «Лонжерон», «Вина подвалов Христофорова», «Мануфактура братьев Мазлумовых», «Бакалея Сушкова»…

За высоким кирпичным зданием синагоги – гостиница «Большая Московская». К ней подъезжали нарядные экипажи, пожилой генерал помогал сойти даме в пестром шелковом пальто и широкополой шляпе.

С Салгирной Красильников свернул на Фонтанную, подошел к дому с односкатной крышей. На калитке виднелась вывеска с нарисованным амбарным замком. Красильников взглянул на фасад дома с тремя окнами. Среднее, как и условлено было, закрыто ставнями. Красильников вздохнул с облегчением, поднялся на крыльцо, дернул ручку звонка. Послышались медленные пришаркивающие шаги, хрипловатый голос спросил:

– Кто там?

Красильников назвал пароль. Дверь открылась, и он вошел в полумрак – свет едва сочился из глубины тесного узкого коридора. Хозяин квартиры, высокий, сутуловатый и не очень молодой человек, покашливая, заложил засовом дверь.

– Проходите… Впрочем, давайте я вперед… Тут тесновато.

Вошли в комнату, освещенную висячей керосиновой лампой под абажуром. Хозяин квартиры только здесь внимательно вгляделся в давно не бритого, густо обросшего рыжеватой щетиной, исхудавшего гостя:

– Товарищ Красильников?.. Семен Алексеевич?.. Вы вернулись… оттуда? Или…

– Вот именно – «или». – Красильников устало опустился на стул, грустно усмехнулся: – Я, Кузьма Николаевич, шел к нашим, это так. А пришел… от белых. Иначе сказать, дезертировал из врангелевской армии. Самым натуральным образом!

– Да как же вас туда занесло?!

– То рассказ долгий, со многими белыми пятнами… – Красильников смущенно помялся. – Может, сначала покормите?