Луначарский - Юрий Борев

Луначарский поднял рюмку и сказал:

— Я хотел бы выпить за почетного академика, выдающегося французского писателя Ромена Роллана.

— Благодарю вас и за добрую весть, и за доброжелательную инициативу и прошу передать мою благодарность Академии наук.

— Разработкой тончайших вопросов культуры человечества и борьбой за ростки его будущего вы заслужили огромное уважение в нашей стране. Вы всегда сочувствовали революции и социализму. Это знают и ценят и наш народ, и наше правительство. Препятствием к более полному сближению долгое время был ваш пацифизм несколько толстовского духа. Однако ныне…

— …ныне я осознал, что реакция наступает и что ужасы войны могут быть обрушены на человечество. Ныне я осознал, что в борьбе с войной и реакцией нельзя отрицать насилие как повивальную бабку истории.

Хозяин и гость расположились на открытой террасе в плетеных креслах. Лицо Ромена Роллана стало строгим и преисполненным воли, взгляд — пристальным.

— Конференция по разоружению в Женеве — это же спектакль для доверчивых обывателей. Миром правят жестокие и бессовестные, циничные и хищнические интересы, которые в конечном счете повелевают правительствами и определяют их политику. Естественным выходом из кризиса для буржуазного мира будет развязывание войны. СССР может стать объектом нападения. Я с большой тревогой смотрю на события, развивающиеся сейчас на Дальнем Востоке. Я хочу рассказать вам об одной очень важной идее Анри Барбюса. Он предлагает созвать в Швейцарии всемирный конгресс борьбы против войны. На конгрессе должны быть представлены лучшие умы передового человечества — писатели, художники, ученые, деятели культуры, а также представители рабочих организаций. Необходим «сторожевой крик» по поводу опасности текущего момента.

— Это плодотворная инициатива. Важно было бы, чтобы в такой конференции приняли участие представители тех профсоюзов, которые ближе всего соприкасаются с войной: профсоюзы металлургов, химиков, грузчиков…

Про себя Луначарский подумал: «Хорошо, когда крупнейшие люди эпохи, пусть издали, но все же верною стезей приходят к актуальным идеям своего времени». Вслух же произнес:

— Вашу драму «Настанет время» хотела бы поставить Театральная студия под руководством Юрия Завадского. Однако пьеса требует некоторой коррекции в соответствии с духом нашей культурно-идеологической ситуации.

— Я хорошо понимаю, — ответил Роллан, — что действующие лица, окраска сюжета и стиль слишком пацифистско-квакерские и слишком библейские для современной Москвы. Это не так-то легко изменить. Так что постановку осуществить вряд ли возможно.

Луначарский возразил:

— Лицемерие «цивилизации» и другие проблемы этой пьесы актуальны. При некоторой «переоркестровке» пьеса будет очень важна для нашего театрального репертуара.

— К несчастью, у меня нет времени написать заново пьесу. Моя работоспособность ослаблена болезнью. Меня едва хватает для работы над окончанием цикла романов «Очарованная душа» и на постоянные выступления против фашизма.

— Если вы разрешите, я совместно с критиком Дейчем проделаю необходимые переделки, об их плане я вам специально напишу.

— Благодарю вас.

Луначарский стал собираться, чтобы дотемна вернуться в Женеву. Ему показалось, что Ромен Роллан несколько утомлен долгим разговором на творческие и политические темы. Хозяин обнял гостя и сказал, что ему жалко с ним расставаться.

Дойдя до машины, Луначарский и Ромен Роллан опять обнялись на прощание. Луначарский сел в машину, и она тронулась. Ромен Роллан и его жена Ольга стояли у ворот виллы, пока машина не скрылась за поворотом дороги. Они долго махали вслед гостю, высоко подняв руки над головой.

Когда Луначарский возвращался в Женеву, начался дождь. Под его однообразный шум он въезжал в город. Анатолий Васильевич подумал: «Даже в Женеве плохая погода наводит грусть».

Жизнь А. В. Луначарского в последние его годы омрачала тяжелая болезнь сердца и глаз. Он прожил всего 58 лет 1 месяц и 15 дней. Корней Иванович Чуковский любил присловье: «Русский писатель должен жить долго». Конечно, долгая жизнь желательна для любого смертного. Здесь же идет речь о том, что для полного осуществления замыслов художника в обстоятельствах бурной, всегда сложной, изменчивой и нестабильной российской жизни необходим долгий срок. А ведь желательно не только успеть осуществить свои замыслы, но и успеть увидеть, как твое творчество воспринято и как оно повлияло на жизнь. Луначарский не был репрессирован, как многие его коллеги по первому составу Совнаркома. Вероятнее всего, не успел. Однако снятие с поста наркома в 1929 году объясняется не только состоянием его здоровья. Ведь не случайно после смерти Луначарского его работы четверть века не публиковались. Роль и значение Луначарского как государственного и партийного деятеля долго или замалчивались, или искажались.

Возвращение Луначарского в историю началось в 1950-е годы. Оно продолжается и ныне.

Он в 1933 году был направлен в Испанию в качестве первого советского полпреда в этой стране. Однако по дороге в Мадрид здоровье Анатолия Васильевича резко ухудшилось. Он не смог продолжать свой путь в Испанию и вынужден был остановиться во Франции, в Ментоне. В этом городе, расположенном на берегу Средиземного моря, в центре Ривьеры, серьезно больной Луначарский продолжал жить активной творческой жизнью и писал большую работу о Марселе Прусте.

Проблемы со здоровьем у Луначарского начались во второй половине 1920-х годов. В Берлине у крупных немецких врачей он лечил глаза. Вскоре стала ясна неизбежность операции. Обратившись к Сталину и получив его разрешение, жена Анатолия Васильевича, Наталья Александровна Розенель, отправилась в Германию, чтобы в эти трудные дни быть рядом с ним. Сталин разрешил Луначарскому длительное лечение в Берлине, где он находился вместе с Натальей Александровной и куда на это время приехала Ирина (дочь Розенель от первого брака). Страдая от сильных болей, Анатолий Васильевич продолжал диктовать одноактную пьесу и критические статьи. Близкие читали ему русские, французские и немецкие книги и газеты, он по-прежнему оставался в курсе отечественной и международной политической и культурной жизни.

По предписанию врачей Луначарский много ходил пешком. Ходил, опираясь на палочку, но не позволял себе идти старческой походкой… Утешал себя тем, что важно не то, как человек ходит, а как встает. Вставал же он всегда с таким волевым усилием, что казался почти молодым и бодрым.

Друзья писали письма, подбадривали. Позвонил Семашко, пошутил: «Я как врач утверждаю, что если вам за пятьдесят лет, вы проснулись и у вас ничего не болит, — значит, вы умерли». Горький прислал теплое письмо: «Вам ли, Анатолий Васильевич, бояться старости и бездеятельности! Вы прожили тяжелую, но яркую жизнь, сделали большую работу. Вы долгие годы шли плечо в плечо с Лениным и наиболее крупными, яркими товарищами… Писали бы вы мемуары. Вот была бы замечательная книга! И очень нужная! Ведь вы владеете словом как художник, когда хотите этого…»