Луначарский - Юрий Борев

— На психологическом факультете МГУ читал лекции Лев Гумилев, этнограф. Очень оригинальная у него концепция.

— И что же, эта концепция как-то пересекается с идеями Луначарского?

— Нет, никак не пересекается. Однако позволяет классифицировать тип того исторического этноса, к которому Луначарский принадлежал, и тип его личности.

— Каково же основание этой классификации?

— Время. Отношение к нему. Есть четыре типа этноса и, соответственно, четыре типа деятелей. Первый тип этноса и тип деятеля ориентированы на прошлое, на традицию, на культуру. Суть деятельности состоит в культурном накоплении, в приращении к культуре еще одной ценности, еще одной книги, открытия, картины и так далее.

— Луначарский относился к этому типу?

— Нет, или в самой незначительной степени — периферией своей деятельности. Луначарский не кабинетный ученый, и потому он, даже создавая свои литературные и научные произведения, имеет в виду не приращение культуры, а актуальные задачи настоящего момента и будущее. Второй тип деятельности ориентирован на настоящее. При этом культурные ценности не столько приращиваются, сколько «расходуются», «пускаются в дело», в обращение. Отчасти Луначарский был человеком, который жил настоящим, но в еще большей степени — будущим. Третий тип деятеля ориентирован именно на будущее.

— Это же хорошо, ориентироваться на будущее! Значит, Луначарский очень ценный тип исторического деятеля!

— Гумилев, характеризуя этот тип этноса и его деятелей, приводит пример средневекового Китая эпохи борьбы даосизма и конфуцианства. Этнос той эпохи жил будущим и боролся за него. Если в начале этого периода в Китае насчитывалось пятьдесят миллионов жителей, то в конце борьбы за будущее их было лишь семь с половиной миллионов.

— Получается, что общество, которое борется за будущее, — плохое и деятель революционного типа — лишь разрушитель и изничтожитель.

— Нет. Люди твоего поколения склонны к моральным оценкам истории, однако это антиисторично: утверждать, что такой-то период истории — плох, такой-то хорош. Так, например, все Средневековье моралистами было названо черным и рассматривалось как глухая ночь истории, а Бахтин показал, например, что при всех сложностях Средневековья человек той эпохи четверть жизни жил на карнавале: карнавал длился в общей сложности три месяца в году.

— Ну, хорошо. Закончи свою мысль.

— Четвертый тип этноса: жизнь вне времени. Человек этого типа, как Пастернак, может проснуться и воскликнуть: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Это деятельность, направленная на человечество в целом… Истории нужны все четыре типа деятельности. Если бы не было деятелей, ориентированных на прошлое, не развивалась бы культура, не углублялась бы традиция. Если бы не было ориентации на настоящее, актуальность страдала бы и люди не вкушали бы плода своей истории — культуры. Если бы не было деятельности, ориентированной на будущее, то не было бы и движения истории, социального прогресса, преобразований. Если бы не существовало деятелей вне времени, то в деятельности не представлены были бы общечеловеческие, общеисторические интересы…

— Значит, Луначарский — деятель, ориентированный на настоящее и главным образом на будущее…

— Как всякий революционер…

— И в этом его соответствие революционной эпохе конца девятнадцатого — первой трети двадцатого века. Историческая же значимость деятеля определяется не только масштабами его личности, но и особенно степенью соответствия его деятельности потребностям эпохи.

Луначарский после Октября был организатором строительства социалистической культуры. Он ценил отечественное и мировое художественное наследие классиков, хотя и допускал некоторые ошибки в оценках художественных тенденций развития искусства, в оценках Пролеткульта, в художественных суждениях, в частности при осуществлении плана монументальной пропаганды. В сферу активной деятельности Анатолия Васильевича органично входит его работа как историка литературы и критика литературного, театрального, музыкального. Он пишет значимые для развития советской культуры работы о русской и западноевропейской классике, поддерживает многие произведения советских писателей.

Луначарский выступает как эстетик и теоретик литературы и искусства. Его эстетические концепции, опиравшиеся в дооктябрьский период творчества на позитивизм, позже опираются на идеи марксизма. Он пишет книги «Классовая борьба в искусстве» (1929), «Ленин и литературоведение» (1932). Порой, к сожалению, он впадает в вульгарный социологизм, однако все же ориентация на особую ценность реализма, на отечественную и мировую классику спасает его от примитивизма в теоретических постулатах и часто от дурновкусия в художественно-эстетических суждениях.

Взгляды и ценностные ориентации Луначарского основывались на марксизме, однако его мировоззрение было лишено цельности и страдало от конъюнктурных изменений. И все же Луначарский вошел в русскую культуру как человек энциклопедических знаний, как защитник реализма в искусстве, как пропагандист социалистических идей.

В число культурно-исторических деяний Луначарского входит его участие в актуальных для своего времени акциях, а также теоретических и критических разработках. Это и культурная революция, и руководство развитием художественной культуры (конец 1910-х — 1920-е годы), осмысление задач художественной критики и их воплощение в жизнь, разработка принципов социалистического реализма, связь советского искусства с классическим наследием, борьба за ориентацию на высокие идеалы и реализм в искусстве. Он поддерживал также и левые эксперименты в искусстве, и формальные поиски, игравшие роль в художественном процессе XX века. Многое в этих деяниях сохраняет не только историческое, но и живое значение для современности.

…И спросил я моего отца, Бориса Семеновича Борева, уже прикованного к постели и отмерявшего последние недели своей жизни:

— Что ты думаешь о Луначарском? Ты ведь, кажется, знал его?

— Немного знал. Слышал о нем году в девятнадцатом, когда был солдатом в Красной армии. Потом во второй половине двадцатых годов встречался с Анатолием Васильевичем на совещаниях, когда был профессором и заведовал кафедрой философии в Харьковском университете и когда был главным редактором Партиздата Украины. Луначарский был блестящий человек. Его образ встает передо мною не только и не столько из личных встреч с ним (их было немного, и они были незначительны), сколько из всей атмосферы эпохи: из его книг и статей, из дискуссий, из мнений моих товарищей, из борьбы разных тенденций в нашей культуре.

Вся его жизнь была нескончаемым диалогом с людьми, золотой цепью интеллектуальных бесед. Он сам всякий раз искал истину, уточнял ее для себя, а затем убеждал в ней своих собеседников и оттачивал под напором их аргументов свои мысли. Одновременно его жизнь была цепью поступков и деяний.

В бушующем океане революции, где сметались культурные ценности, сам Луначарский ощущал себя кораблем, идущим сквозь ураган и знающим цель и курс движения. Однако и он подвергался жестким нападкам и обвинялся в либерализме пролеткультовскими революционными деятелями. Все левоориентированные ниспровергатели «устаревшей» культуры прошлого получили отпор от Луначарского, отстаивавшего классическое наследие. Он защищал Большой театр даже от Ленина, который считал его пережитком дворянско-буржуазной культуры и сомневался, следует ли в условиях гражданской войны и разрухи тратить деньги на его содержание. Его обвиняли в излишней жестокости революции. Да, Октябрьская революция была жестокой. Однако кто может вспомнить в истории не жестокую революцию? «Бархатной» может быть только контрреволюция, когда революция не умеет себя защищать. Впрочем, нет! Теоретически и революция может быть бархатной, когда ее силы многократно превосходят силы сопротивления. Однако в России было не так.