Темный инстинкт - Татьяна Степанова

— И все же этим утром что-то произошло. Именно утром, иначе что помешало бы убийце придушить Тихоновну ночью в ее комнате? Так нет — он пошел по самому краешку, потому что именно утром случилось нечто для него неожиданное и катастрофическое (может, это он вообразил, конечно, но…). Что-то такое, что заставило его действовать безотлагательно, отчаянно рисковать, совершая убийство в доме, полном людей. Ведь недруг наш, Серега, очень торопился. Впрочем, о мерах предосторожности даже в такой спешке не позабыл. Это очко в его пользу.

Запомним, что хладнокровия он даже в пиковой ситуации не теряет, а значит… Значит, дело, ради которого он льет столько крови, стоит того, чтобы быть хладнокровным до конца.

— Какое дело? Ее деньги, ты хочешь сказать? Снова всплывает корыстный мотив?

— Обрати, пожалуйста, внимание на этот вот вопросик, — Кравченко горделиво указал на фразу в реестре:

«Произошла ли фактическая подмена жертвы?»

— Обратил, ну и?

— Возможно, аккомпаниаторшу хладнокровно убивают, чтобы отвести подозрение от слишком уж бросающегося в глаза явного мотива. Основного следа.

— У милиции, Вадя, вообще не было никакого следа — ни основного, ни второстепенного, кроме версии Пустовалова. Слава богу, с этой морокой теперь развязались.

— Однако все в этом доме были осведомлены о том, для чего именно Зверева наняла нас с тобой.

— И этот ОН или эта ОНА, по-твоему, убивает толстуху, чтобы именно нам заморочить голову? Но откуда он знает, какой след для нас основной? По лицам, что ли, читает нашим? Да и нет следа у нас — мы как слепые щенки в темноте тычемся. Получается, что убийца слишком уж высокого мнения о наших с тобой способностях? Брось, это все сладостный самообман. Не переоценивай наши возможности, это грех, — Мещерский усмехнулся. — Форменная чушь это, Вадечка, — он уставился на бумажку: неустановленный мотив, поспешность совершения убийства и…

— Бритву они изъяли? — спросил он, помолчав.

— Изъяли. Только дактилоскопия ихняя и здесь не пригодится. За лезвие и за станок на глазах у всех уже брались два человека: Зверева и ее братец. И ты знаешь, как-то уж все это у них слишком естественно получилось — впопыхах, в горячке. Если предположить, что это убийца сунул бритву в рояль, ему было бы очень выгодно вот таким вот образом оставить на этой улике свои пальчики: вытаскивая ее на глазах свидетелей из клавишей.

— А зачем вообще убийце нужна эта улика? Смысла в этом поступке я все равно не вижу. Вижу одну только извращенность и слепую злобу.

— А эти пороки, Серега, не противоречат такому достоинству человеческой натуры, как завидное хладнокровие.

— Не противоречат. Ну, я не знаю, возможно, вся эта ересь и укладывается в рамки базового понятия НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ МОТИВ, возможно…

Кравченко с победоносным видом смял бумажку и убрал ее в карман.

— А теперь выброси все это из головы, — сказал он.

— То есть как это выброси?

— А так. С этого конца мы все равно наш клубочек загадок и тайн не размотаем. Значит, пока и зацикливаться на нем нечего. Надо цепляться за что-то конкретное, очевидное, за те обрывки, которые мы с грехом пополам тут уже нащупали, авось и…

— За что я тебя люблю, Вадя, так это за твой неиссякаемый оптимизм и за это твое коронное словечко. Чушь, конечно, а душу согревает.

— Среди детективов, Серега, водятся особи двух видов: угрюмые сыщики и жизнерадостные идиоты. Видимо, я счастливо соединяю в себе две разновидности. О тебе, заметь, я тактично умалчиваю.

— Так за какой обрывок потянем сначала? — спросил Мещерский.

— За тот, что с самым крепким узелком, — Кравченко прислушался. — И действовать будем не откладывая. Менты отсюда рано или поздно смотаются, и смотаются пока несолоно хлебавши. Тут-то и наступит наш час. Думаю, пора нам снова поговорить с хозяйкой этого дома по душам.

— На какую тему?

— На ту, которой она упорно избегает, — на этот раз мы подробно поговорим о ее завещании. И, если оно имеется, настоим на том, чтобы нам его показали.

— Свои завещания, Вадя, люди, владеющие такими деньгами, не держат дома под подушкой. Это, пожалуй, командировочку в Давос тебе придется оформлять.

Но Кравченко только беспечно махнул рукой: дескать, разберемся — и снова прислушался: у ворот вроде бы завели машину. Может, и правда милиция покидает поле боя?

Наконец-то!

— А хочешь, я тоже выскажу тебе свою, как мне представляется, самую оригинальную на этот временной отрезок мысль? — спросил Мещерский.

— Валяй.

— Мне кажется, то, что мы с тобой здесь видим и сопереживаем, — не что иное, как настоящая ОПЕРА, Вадя.

— Опера?

— Именно опера: пролог — увертюра, первое действие — занавес поднимается. Все действующие лица появляются на сцене. У каждого персонажа свой голос, своя музыкальная партия. И сольная ария имеется тоже у каждого. Затем солисты исполняют дуэты, трио, квартеты.

И мы во всем этом тоже участвуем, подпевая кое-как. Даже хор спел трагический — это я о происшествии с заложниками. Ударили лавры — Пустовалов разбился и… Антракт. Минутное затишье — и вот занавес снова подняли, началось второе действие. Одно только плохо: мы хотя и не сидим в партере, а суетимся вместе со всеми на сцене, абсолютно не слышим мелодий этой ОПЕРЫ. Это как телевизор с отключенным звуком: ведущая тема ее для нас пока недоступна.

— Серег, а что бывает в конце? Чем обычно кончаются оперы?

— Иногда гибелью героев.

— Всех?

— Главных. Кармен закалывают, Самсон обрушивает на себя своды храма, Каварадосси расстреливают, Аиду и Радамеса замуровывают заживо, Чио-Чио-Сан делает себе харакири.

— Хреново. — Кравченко смотрел на мокрый, шумящий от осеннего ветра сад. — Жаль, что мы пока еще не слышим этих мелодий. Музыкальный слух, да… Однако если называть весь этот хаос ОПЕРОЙ, то, знаешь ли, не все еще тут прокукарекали свои сольные арии. И самое — главное: мы до сих пор еще не видели дирижера оркестра.

— Значит, все впереди.

Внизу захлопали двери и послышались громкие голоса.

Стражи порядка отбывали. К счастью, никто из обитателей дома над озером на этот раз не составил им компании.

— В тот самый миг мы с НЕЙ замерли: чувство было волшебным. Он поднял на руки Патрицию Брунс, театр затаил дыхание… Ну, ты помнишь, Лисенок, дуэт Альфреда и Виолетты в четвертом действии: «Край мы покинем, где так страдали…»

Кравченко и Мещерский тихонько приоткрыли дверь террасы: именно оттуда слышались голоса. Марина Ивановна и Алиса сидели не зажигая света. В сумерках их силуэты на фоне окна казались словно вырезанными из черной бумаги. Зверева обнимала девушку, прижимала ее к себе, как будто боялась расстаться хоть на минуту.