Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина

Я удивилась, если с ветром понятно, то с этим — не очень.

— Услышала… случайно.

Дольше в палате задержаться и поговорить не получилось. В коридоре стало неспокойно, доносились шаги и голоса, и было ощущение, что шум стекается именно к этой двери. Я пообещала новенькой, что приду снова, как только смогу, и вышла первая.

— Скажете обозналась?

Олли стояла впереди всех рядом с врачом, он же хирург и глава отделения. Белых халатов много — доктора помоложе, другие сестры, и сами больные — не слабая набралась толпа. И я догадалась зачем!

— Так это вам надо сказать спасибо за круглосуточные дежурства у приемного покоя? В любое время дня и ночи вы подкидываете нам людей при смерти, а мы вынуждены сидеть в будке и терять драгоценные секунды из-за вашей стены. Что же это вы так скрытничаете, молодой человек, раз можете ходить своими ногами и даже навещаете пациентов?

Я обернулась на Грима, который превратился в черно-белую статую, потеряв нормальный цвет лица. Одни глаза остались тепло-карими и выдавали в нем жизнь, потому что он переводил взгляд с одного человека на другого, все больше выражая потрясение. Да я и так почувствовала — как по сердцу чиркнуло искрой и вспышкой от такого открытия. Его тут знали!

И где справедливость? Где слухи на весь город о герое-спасителе? Я всегда слышала только кошмары о Безымянном, а вот о демоне возмездия — никогда.

— Почему вы решили…

Тихим, очень из глубины голосом начал Грим, но врач авторитетно поднял руку:

— Хоть и издалека, но разглядеть вас можно было, на освещение мы не жалуемся. А такой типаж… вы считаете, вас легко хоть с кем-нибудь спутать? Олли, подай-ка рисунок.

Та быстро ушла на пост и зашелестела бумагами.

— Из Трущобного на медичке привезли одного месяц назад, с рваными ранами от собачьих укусов на руках и ноге. Нарисовал спасителя как мог. Описал на словах — ударило ветром, собаку в клочья, увидел, что жив и в сознании, так сразу сгинул. И люди со стороны уже на помощь бежали. Ну, отпираться будете?

Я обалдела от рисунка, который Олли принесла и развернула, чтобы показать не только нам, но и всем, — страх и ужас. Лицо не человеческое, а, реально, полудраконовское какое-то: вытянутый нос, узкие и длинные ноздри приподняты вверх из-за неслабого зубастого оскала с крупными клыками. Выступающие надбровные дуги, глазницы как пещеры и из их глубины — глаза. Две самые огромные черные дыры, который прямо так и нарисованы — карандаш бумагу почти насквозь стер, столько туда ушло штрихов и графита. Скулы острые, подбородок острый, шея — буквально как у ящера, в чешуе.

Похоже. Если пропустить настоящую внешность Грима через фильтр ночного кошмара, то похоже.

— Только не обижайтесь на художника. Это не портрет, а впечатление. Олли сказала, что вас зовут Грим, верно?

— Да…

— Вот и хорошо. Я доктор Кристоф, и я рад знакомству. Примите мою благодарность и спасибо от всех, кто выписался и не может поблагодарить лично.

Он протянул руку. И Грим, поколебавшись пару мгновений, нерешительно ответил рукопожатием.

Отхватили мы сегодня! Я в «Шкурах» попала под раздачу и пристальное внимание, а Грим — здесь. Он никогда в жизни не слышал благодарности, да и не ждал ее. Он даже не ждал, что кто-то хоть когда-нибудь на него посмотрит и заговорит. Не удивительно, конечно, — если таким, как на рисунке, его воспринимали люди, можно только орать и бежать сломя голову куда подальше!

Когда мы спустились, на улицу сразу не вышли — остановились в закутке. Грим завернул в короткий коридор с двумя дверьми в какие-то хоз. помещения, прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Замер, как выключился. Я выждала минут пять, не отвлекая его, а потом не стерпела:

— Грим, вернись. — Ласково прикоснулась к щеке ладонью, забыв о голых руках. Свет тут же проклюнулся, и мы оба дернулись. — Прости, забыла! Проклятье… я скоро возненавижу все перчатки на свете.

Достала их из сумки, надела.

— Я согласен, Тио… По чужому приказу или нет, но я натворил столько зла, стольких сгубил, что жизнь уйдет на искупление. Я решил, что, если покой сам придет в мое сердце, это значит, что я хоть немного уравновесил светлые и темные дела и я прощен.

— А если и жизни не хватит?

— Поэтому я согласен. Я больше не могу ее выносить… я хочу жить и быть счастливым. Я уже счастлив, уже жив, только…

— Через боль. Понимаю. Сейчас или?..

— Когда вернемся домой.

— На больничном он, дома пока. А что надо? Все готовое здесь, если на заказ, то я сниму мерки и начну крой, а хозяин выйдет уже в понедельник, и все доделаем.

Три «не судьбы»? В Сумеречном, в мастерской Арту я нашла только его помощника. И руки захотелось опустить от досады. Переться к больному домой чтобы спросить?.. а я даже не знала толком — о чем спросить? Он вроде бы все рассказал еще в больнице.

Помощник же немного нервно себя вел — говорил нормально и спокойно, а глазами куда только не ткнулся — на все полки, во все углы, в высокие подвальные окошки, только не на нас с Гримом.

— Ладно, спасибо. И расслабься, мы уже уходим.

— Подождите… — Парень вскинулся и схватил пару туфель с полки. — Померяйте.

Я с сомнением посмотрела на явно летние и явно маленькие туфли и стала прикидывать — это мне знак или нет? Что, я кину волшебным башмачком в Изверга или Живодерку и те обратятся в пыль? В чем судьбоносность его предложения? Ну да, конечно, я уже совсем…

— Весной приду.

— Подождите…

— Если ты хочешь нас задержать, — подал голос Грим, — мы останемся. Только зачем?

Помощник занервничал сильнее, заколебался, и после короткого молчания выдавил:

— Вы добрые или злые?

Я хмыкнула:

— И те, и те, смотря с кем приходится дело иметь. Ты к чему клонишь?

— Я видел вас… ну, как бы… в тот день, когда с Арту все случилось. Или не совсем вас.

— С начала и по порядку.

— Мы соседи по дому и по площадке. Меня хозяин раньше отпускает, я потом всегда слышу, как он возвращается после закрытия, — шаги, возня с дверью, на погоду обычно ворчит громко, к теплому же климату привык. А в тот день — нет и нет. Мы не родня и не друзья, но Арту хороший человек, нормально платит, учит, и добрый. Я не смог усидеть дома и не пойти в мастерскую обратно, проверить, не случилось ли чего? У него родни и друзей нет, он не в гостях застрял, и… хоть и страшно, а я тишком, осторожно. Не по открытым участкам, а под окнами, вдоль домов, очень скрытно шел… мало ли. Сумеречный же, и время позднее. В общем… там…

— Что ты увидел? — Помощник после «там» замолк надолго, слова подбирал или сомневался, стоит ли говорить, и я подбодрила: — За чокнутого тебя никто не примет.