Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль

Мортона полюбили и приняли как своего все художники Даунтауна. Композитор напоминал плюшевого медвежонка из детской книжки, который нуждался в спасении: он весил почти сто тридцать килограммов, носил очки в толстой черепаховой оправе, а его лоб, несмотря на молодость, прорезали глубокие морщины крайне обеспокоенного человека. Он рассказывал: «Однажды вечером я, недавно прибывший иммигрант, сидел в “Кедровом баре”, а Элен и Виллем де Кунинг, проходя мимо, как ни в чем не бывало подхватили меня под руку и предложили пойти с ними к Клему Гринбергу»[1070].

Даже Ли и Поллок приложили руку к заботе о Мортоне. В 1951 году фильм Намута, посвященный творчеству Джексона, находился на стадии монтажа, и художнику страшно не нравилась «экзотическая» музыка, которую специалисты выбрали в качестве фона. Тогда Ли спросила Джона Кейджа, не напишет ли он что-нибудь для фильма, но тот сказал, что занят (может, это и было отговоркой, так как Джексон как человек был ему крайне несимпатичен). И порекомендовал Мортона, который согласился в обмен на рисунок Поллока. «Это стало началом моей жизни, правда-правда», — говорил потом Мортон. После премьеры фильма, которая состоялась в Музее современного искусства, Джексон заявил, что единственное, что ему в нем понравилось, это музыка[1071].

Так же как молодые художники, Мортон учился у «первого поколения» и высоко ценил его, но вечера и ночи в «Кедровом баре» проводил в компании художников своего, «второго» поколения, в том числе Джоан и Майка[1072].

Джоан по-прежнему жила с Барни, но все чаще проводила время с Майком. Это была очень смелая и яркая пара — молодые, эпатажные, агрессивно экстремальные. Джейн Фрейлихер рассказывала, как однажды видела их сидящими в кабинке кафе «Сан-Ремо» и подумала, что они выглядят как представители «очень французской новой волны»[1073].

Впрочем, Джоан привлекала внимание даже без своего многоопытного и искушенного в разгульной жизни спутника. Например, для Грейс Хартиган, которая была на три года старше Джоан, ее появление на местной сцене стало настоящим шоком.

Джоан действительно была уникальной во всех отношениях. Опасаясь, что богатое происхождение негативно скажется на ее богемной репутации, она одевалась, мягко говоря, ненарядно: поношенная мужская одежда под светло-коричневым кожаным плащом были чем-то вроде ее униформы[1076]. «Стройная, энергичная, угловатая, беспокойная и резкая», Джоан не прилагала ни малейших усилий, чтобы выглядеть женственно; она никогда не пудрила нос, незаметно вытаскивая из сумочки зеркальце, как это делали в то время многие другие женщины, и совершенно не беспокоилась о прическе. Скорее всего, это объяснялось тем, что она, очень неуверенная в своей внешности, не хотела, чтобы кто-нибудь увидел, как она прихорашивается или смотрится в зеркало[1077].

Ирония заключалась в том, что Джоан и не нужно было стараться быть красивой. В те времена, когда женская мода изо всех сил старалась создать образ «пассивности и беспомощности» — широкие ремни, туфли на шпильках, нежный нейлон, — непричесанная и неукрашенная Джоан просто источала сексуальность[1078]. Это была великолепная, сильная и независимая женщина и стерва, каких мало.

Люди, писавшие о художницах — участницах движения абстрактного экспрессионизма, часто отмечают, что они «старались выглядеть по-мальчишески» и вести себя как мачо, считая, что так их будут серьезнее воспринимать как творцов. Подобные наблюдения, а вернее сказать критика, высказывались и в отношении Грейс и Элен, в основном из-за их пьянства и недостаточной сексуальной разборчивости.

Что касается Джоан, то люди обычно отмечали ее неженственную внешность, пьянство, драки и ужасный язык. Однако нужно признать, что в каждом из этих случаев характерные черты, которые женщина выбирала для себя, чтобы лучше вписаться в мужскую вселенную, в значительной мере определялись тем, чем она была до появления в этой среде.

Эти трое, поступая по-своему, не реагировали на окружающую среду и не участвовали в ролевых играх ради карьеры или получения каких-либо социальных преимуществ. Они были сильными женщинами, и им не нужно было вести себя как не слишком убедительные мужчины. По сути, они тяготели к творческому Даунтауну отчасти потому, что считали: только там они смогут быть самими собой без чьей-либо цензуры. И по большей части в среде коллег и единомышленников им это действительно удавалось. Особенно Джоан.

Однажды в «Кедровом баре» художник-ветеран и «серый кардинал» «Клуба» Ландес Левитин, который печально славился раздеванием женщин глазами, подошел к Джоан и схватил ее за грудь. «Не медля ни секунды, — писала биограф Джоан Патрисия Альберс, — она опустила руку» и схватила его за яйца. В баре наступила гробовая тишина, а потом раздался хохот — все смеялись над осрамившимся старым нахалом[1079]. Это стало зарей нового дня для женщин, которые осмеливались на подобное, и горестным днем для мужчин, которые не сразу заметили и распознали эти изменения.