Невидимки - Стеф Пенни

— Люблю эту песню, — произношу я нарочито громко, чтобы сменить тему.

Я правда ее люблю. В ней поется про настоящую жизнь. Человек, который написал ее, попал в тюрьму в Новом Орлеане, когда на всех бродяг устроили облаву после какого-то убийства. Там он разговорился с одним стариком, и тот рассказал, как танцевал за еду и как его собаку задавила машина и после этого с горя он начал пить. У всех бродяг были прозвища, чтобы полицейские не могли опознать их, и его прозвище было Мистер Божанглз.

Мне больше нравится думать об этом, чем о том, почему дед Тене вдруг завел со мной такой странный разговор. Когда я снова поднимаю глаза, он смотрит на меня с таким выражением, что мне становится не по себе.

— Мы никогда не уделяли тебе достаточно внимания, — говорит он. — А зря.

Я не понимаю, что он имеет в виду, бормочу:

— Вы уделяли мне достаточно внимания. — И улыбаюсь, пытаясь сделать вид, что все нормально.

— Ты всегда был рядом, — произносит он.

— Что? О чем ты?

Но дед Тене лишь снова качает головой.

Сэмми добирается до того момента, когда он впадает в раж и все духовые и скрипки сливаются в один великолепный, берущий за душу хор. И я с ужасом вижу, как по щеке деда Тене ползет слезинка, оставляя за собой блестящую дорожку.

— Что случилось, дед Тене? Тебе опять нехорошо?

Он качает головой:

— Нет, я в полном порядке.

— Точно?

Он силится улыбнуться мне, хотя глаза у него на мокром месте.

— Точно. Все хорошо, сынок.

— Чего тебе принести? Еще чаю?

— Нет… ничего не надо.

— Ты, наверное, устал? Что мне сделать?

Я просто не могу усидеть на месте. Это мучение какое-то. Я никогда еще не видел деда Тене таким и не понимаю, что делать.

— Со мной все в порядке. — Он вскидывает глаза на меня, беспокойно ерзающего на стуле. — Что-то я и вправду немного устал, сынок. Вздремну, пожалуй, немного.

— Ну ладно. Но тебе точно не плохо?

Я с готовностью вскакиваю и улыбаюсь ему. Потому что, если я улыбаюсь, все точно будет хорошо.

Вернувшись в свой трейлер, я зажигаю везде свет, но и там я не могу усидеть на месте, разбираю видеокассеты, но никак не могу решить, что хотел бы посмотреть. Тогда я включаю музыку и тут же выключаю ее снова, потому что меня начинает мучить совесть. Я ненавижу себя. Я жалкий, никчемный и, что самое скверное, бессердечный. Деду Тене плохо и грустно, а я даже не могу заставить себя посидеть с ним. Я просто трус, вот в чем правда.

Я снова выхожу из трейлера и принимаюсь расхаживать по стоянке, терзая себя воображаемыми картинами того, что может происходить в эту самую минуту в трейлере деда Тене (но ничего при этом не предпринимая!), и заглядывая в его темные окна, готовый расплакаться. Постепенно начинает смеркаться, мне становится холодно в моей футболочке, и птицы перестают петь, а все цвета начинают казаться одинаково серыми.

Рэй

Вчера вечером я подписал разводные бумаги и сложил их в конверт, чтобы отправить по почте. Подписывал я их безо всяких эмоций. Ну, наконец-то, думал я, вот я и пришел в себя. Живу дальше.

Под утро мне снится сон из тех, что кажутся более реальными, чем явь. Мне снится, что я снова вместе с Джен, в нашем старом доме. Она входит и небрежно представляет мне своего любовника, которым оказывается Хен. Больше ничего из этого сна я не помню, помню лишь потрясение открытия, ощущение, как будто из груди у меня заживо вырвали сердце. Между Джен и моим партнером по бизнесу никогда ничего не было: он никогда не изменял Мадлен, да и, думаю, никогда не помышлял об измене, так что это чистой воды мазохизм с моей стороны.

Я зажигаю прикроватный светильник, отчего серая мгла за окнами сгущается до черноты. Еще даже не светает. Я моргаю, пытаясь разлепить веки; во рту у меня пересохло, зубы кажутся шершавыми и пахнут глютаматом натрия. Нет никого, к кому можно было бы податься в такой час. И никогда не было. Я иду в ванную, шумно пью из-под крана и ополаскиваю лицо водой. А по пути обратно застываю на пороге при виде отражения в окне.

Вчера у меня случился странный порыв. Выйдя из китайского ресторанчика, где продают еду навынос, я пошел мимо газетного ларька из тех, которые работают допоздна. Мое внимание привлекло ярко-красное пятно в витрине с цветами. Я не знал, как называются эти цветы, но их цвет, их восковые лепестки напомнили мне о Лулу. Я скупил все красные, какие там были, принес домой и поставил в самый большой кувшин, который смог найти в своем хозяйстве. Кувшин я водрузил на комод, чтобы видно было из кровати. Ряды маленьких красных колокольчиков с бледными в крапинку сердцевинками; навязчивый сладкий запах. Уснул я, думая о ней. Я был счастлив. Откуда мог взяться этот предательский сон? Навеяли воспоминания, до сих пор способные задевать меня за живое?

Отраженная в стекле комната имеет весьма отдаленное сходство с настоящей. Теплый свет омывает море красных цветов, рдеющих недобрым багрянцем. За ними зловеще высится призрачная мужская фигура. После того как Джен в конце концов призналась мне, что у нее роман на стороне, — не помню, как именно она это сформулировала, — она разрыдалась. Как будто моя реакция стала для нее настоящей неожиданностью. Как будто она убедила себя, что я не стану возражать. Я был оскорблен до глубины души, вне себя от злости на ее глупость: как можно не знать, как сильно это ранит? Как можно быть такой дурой? Мне хотелось завыть, как раненому зверю. Поджечь ее машину. До смерти забить этого гаденыша лопатой, превратить его мерзкую самодовольную рожу в неузнаваемое кровавое месиво. Быть может, там, за стеклом, обитает тот, кто так и сделал.

Темный морок застеколья манит и отталкивает меня одновременно, это притягательность края утеса, водопада, боли, которая подкрадывается и начинает терзать, когда думаешь, что все худшее уже позади. Откровенно говоря, временами я задаюсь вопросом, хватит ли у меня воли вырваться из ее лап, или это ослепительное горе навсегда останется самым глубоким и ярким переживанием в моей жизни.

Я знаю, что теперь уже больше не засну, поэтому плетусь в кухню варить кофе. Пока закипает чайник, на память вдруг приходит одна вещь, о которой я не вспоминал годами: в самом начале нашего брака мы с Джен как-то раз отправились на прогулку по берегу одного озера в Шотландии. Водная гладь была неподвижна, ни единая морщинка не нарушала ее хрупкого спокойствия. Мы собирали плоские камешки и пытались пускать «блинчики» — у меня всегда хорошо это получалось. Джен, к своей досаде, оказалась безнадежной неумехой: ее камешки плюхались в воду в нескольких футах от берега или же улетали в воздух. Я бродил вдоль кромки воды, пытаясь побить собственный рекорд — шесть, семь, девять… когда что-то очень больно ударило меня между лопаток. Я стремительно обернулся, кипя гневом, и увидел Джен, в ужасе зажимавшую рот.