Царица сладострастия - Александр Дюма

Я ответила ему как подобало, обдумав каждое слово, ибо герцог Вандомский и в самом деле мог заставить кого угодно сказать лишнее; герцог Савойский заранее предупредил меня об этом. Я приказала подать великолепный обед, которому он воздал должное, и попыталась завершить трапезу сыром, который в Пьемонте подают под разными соусами. В определенных сочетаниях сыр ему очень понравился.

— О! — воскликнула я. — Если бы вы попробовали блюдо, приготовленное для меня неким аббатом Альберони, которого мы послали в Парму, вы восторгались бы еще больше, сударь.

— Сударыня, я сохраню это имя в своей памяти и повсюду буду справляться об аббате Альберони и его блюде.

Он и в самом деле запомнил его; в тот день я, сама того не подозревая, опять помогла осуществиться одной из самых великих и странных судеб этого века, как вы увидите в дальнейшем.

Альберони сопровождал архиепископа Пармского, когда тот представлял своего повелителя на переговорах с герцогом Вандомским, одержавшим тогда победу. Помимо других странных привычек, герцог Вандомский отличался тем, что принимал послов и самых важных людей сидя на стульчаке и совершая процедуру, к которой обычно допускаются лишь камердинеры и аптекари.

Архиепископ был чрезвычайно оскорблен поведением герцога и ушел вне себя от злости, что далеко не способствовало успеху переговоров. Тем не менее их надо было довести до конца; архиепископ наотрез отказывался прийти еще раз и все же не настаивал, чтобы его заменили.

— Я имею право требовать, чтобы герцог Вандомский оказал мне благопристойный прием, — говорил он.

Нельзя сказать, что он был не прав. А герцог Вандомский отвечал:

— Я не собираюсь стеснять себя ради этого старого скряги, у которого даже пастырское кольцо не из драгоценного камня; я принимал на своем стульчаке и не таких знатных особ, и они же мирились с этим! Придется примириться и ему, иначе пускай отправляется к дьяволу со своим договором и всей своей бестолковщиной!

Ссора, как видите, затянулась, поскольку ни один из них не хотел уступить, и никто не знал, как выйти из положения, если бы не Альберони, взявшийся преодолеть возникшее разногласие, если ему это позволят. Он предложил возобновить переговоры с того места, где архиепископ прервал их. Альберони понемногу шел к своей цели; по возвращении из Пармы архиепископ в беседе со своим повелителем представил аббата как некоего презабавного шута, и герцогу он пришелся по душе.

— Отправляйся-ка к этому странному принцу, — сказал его высочество аббату, — и это будет, как в басне об обезьяне и короне; я уверен, что твоя сообразительность и твой ум послужат мне лучше, чем самые искусные посредники.

Я не упомянула одной подробности, хотя она очень важна, ибо именно это рассердило архиепископа больше всего; просто я не знаю, как выразиться, имея несчастье быть женщиной и не владеть латынью.

Герцог Вандомский в разгар переговоров, в самый важный и критический момент неожиданно встал и показал ужаснувшемуся архиепископу то, что, по всей вероятности, он никогда не показывал врагам Франции, да еще в приступе чистоплотности, какой совершенно не был ему свойствен.

— Но ведь нельзя допустить, — сказал он, — чтобы иностранцы считали нас…

Сами поставьте сюда слово, пожалуйста.

К счастью, Альберони не стал вглядываться в это место так пристально, как архиепископ Он приказал объявить о себе как о посланце герцога Парме кого и потребовал немедленной аудиенции.

— Посланец от герцога Пармского! — воскликнул г-н де Вандом. — Неужели опять эта бледная архиепископская физиономия? Передайте ему, что я нахожусь в том же месте, что и в прошлый раз.

Поскольку ему ответили, что явился аббат, который на вид жизнерадостен и невзыскателен, г-н де Вандом принял его. Он несколько мгновений смотрел на аббата тем уверенным взглядом, который в миг оценивает поля сражений, а потом спросил, как его зовут.

— Альберони.

— Альберони! Боги праведные! Значит, ты был в Турине?

— Да, ваша светлость.

— Ты знаешь графиню ди Верруа?

— Знаю ли я ее?! Я обязан ей всем.

— Это послужит причиной того, что ты перестанешь с ней знаться, если твое «всем» кое-что значит. Но сможешь ли ты приготовить мне фрикасе?

— Да, ваша светлость, я смогу приготовить все, что вам будет угодно.

— Ты свой человек, Альберони, и я желаю иметь дело с тобой, ради тебя, а не ради твоего господина. Почему ты молчал во время переговоров? Мы бы с тобой уже сговорились. Подожди немного, мы перейдем в комнату, где разложены мои карты, и там поговорим.

И встав так быстро, как позволяла ему его поза, он вновь проделал то же самое, что и с архиепископом; правда, аббата это нисколько не обидело.

Начиная с этого дня Альберони расставался с г-ном де Вандомом лишь на время сражения; он стал его наперсником, секретарем, поваром и т.д. и т.п.; он последовал за ним во Францию, и там фортуна сделала его кардиналом, первым министром, властелином Испании, привела ко всему тому, что мы уже видели и о чем в то время было известно каждому.

Господин де Вандом сообщил герцогу о возможном скором приезде короля Испании, прибавив при этом, что Людовик XIV изъявил желание, чтобы принц принял его католическое величество в Алессандрии. Туда должен был переехать весь двор. Я была не слишком расположена следовать туда вместе с герцогом; но он упорно настаивал, и я согласилась, чтобы меня доставили в Алессандрию в портшезе, причем инкогнито и при условии, что о моем приезде будут говорить как можно меньше. От меня не укрылось, что Виктор Амедей меня ревнует: по-моему, это скверный недостаток, особенно в мужчине, к которому испытываешь скорее дружбу, нежели любовь. Я и так едва это выносила, но не до такой степени, до которой дело дошло потом.

Принцессы приехали в Алессандрию раньше меня. Госпожа герцогиня Савойская посетовала на то, что меня привезли в Алессандрию, но пожаловалась она не мужу, а своим домашним, и те не преминули передать всем ее слова.

— Я очень надеюсь, что король Испании ее не увидит! — сказала она.

Эти разговоры дошли до герцога, в чьи принципы управления не входило, чтобы вмешивались в его личные дела; поэтому он сделал суровое внушение принцессе, и у нее даже за ужином глаза были красными от слез.

— Госпожа ди Верруа — моя подруга, сударыня, — сказал он ей. — Надеюсь, что в качестве таковой ее будете чтить и вы, и все остальные. Она всегда относилась к вам с уважением, вам не в чем на нее пожаловаться: не подвергайте ее нападкам; она встретится с королем Испании, если захочет его видеть, и займет при моем дворе то место, которое должна при нем занимать в соответствии с ее происхождением, умом и красотой.

Я не видела короля Испании, нисколько им не интересовалась и пряталась от всех, что меня вполне устраивало.