Флэшмен в большой игре - Джордж Макдональд Фрейзер

Должен все же сказать насчет Хью Роуза — при всей дьявольской находчивости, проявленной им для того, чтобы придумать мне новые опасности, он также обладал и огромным талантом организатора. Ему хватило всего лишь тридцати секунд, чтобы найти решение проблемы безопасной доставки меня в Джханси — на следующий день я должен был приготовить свою маскировку, намазать кожу, чтобы придать ей смуглость и прочее, а затем ночью генерал бросит эскадрон хайдерабадской кавалерии во внезапный рейд к пролому в городской стене. Всадники пробьются через хлипкую баррикаду, которой защитники попытались загородить брешь, порубят саблями немногочисленных часовых, поднимут дьявольский шум, а затем в полном порядке отступят — оставив среди обломков некоего туземца — бадмаша, крайне подозрительного вида. Вся соль в том, что это будет полковник Флэшмен, ранее служивший в Семнадцатом уланском полку и Генеральном штабе. По словам Роуза, мне будет совсем не трудно пролежать с полчасика в укромном уголке, а затем затеряться среди защитников крепости. После этого мне останется лишь пробраться по улицам ко дворцу рани и постучать в двери как старый мореход к своей подружке.

Глядя со стороны, причем с безопасной дистанции, теперь я мог бы сказать, что этот план великолепен, но помнится, тогда я подумал, что от него могли бы затрястись поджилки и у бронзовой статуи. Однако вот дьявольская штука — что бы ни предлагали генералы, вам остается только улыбаться и поддакивать. И, нужно признаться, это срабатывает.

Я не помню конца того проклятого дня, когда я должен был ждать, натянув на себя грязные лохмотья сипайского мундира, так чтобы снова приготовиться играть свою старую роль мятежника из Третьего кавалерийского. Но я никогда не забуду последние томительные секунды, когда мы собрались позади осадных пушек в готовности к атаке. Хайдерабадские кавалеристы стояли вокруг меня во мраке, Роуз пожал мне руку, а потом кто-то шепотом отдал приказ и началась все ускоряющаяся скачка сквозь холодную тьму и лишь похрапывание лошадей да поскрипывание кожи отмечало наше приближение к смутно виднеющейся в отдалении стене, за которой над городом поднималось багровое зарево; широкий провал бреши, в которой мерцали огоньки сторожевых костров, мы видели даже силуэты, снующие тут и там.

Вдалеке на нашем левом фланге дали залп дежурные батареи, тьму пронизали тонкие язычки огня, растаявшие в направлении части города, лежащей напротив старых казарм. Это было сделано для отвлечения внимания; я уже ощущал запах базара, доносившийся из-за стены, а нас еще так никто и не заметил. Даже сквозь мой привычный испуг я почувствовал странную дрожь возбуждения, знакомую каждому кавалеристу, когда эскадрон в полном молчании летит сквозь тьму туда, где притаился ничего не подозревающий враг — медленно и тяжело, бум-бум-бум, лошади идут шагом, мы скачем бок о бок, в одной руке поводья, другая — на эфесе тускло мерцающего клинка, а слух напряженно ловит первый крик тревоги. Как часто я сам чувствовал это — и испытывал ужас: в Афганистане, в Канпуре с Роуботемом, в Пенджабе, под стенами форта Рейм, когда я скакал на русских со старым Иззатом Кутебаром и целой ордой Небесных Волков и этой прекрасной ведьмой, дочерью Ко Дали, сжимающей в темноте мою руку…

Треск винтовочного выстрела, отдаленный вопль и громовой рев риссалдара: «Эге-ей! Эскадро-о-он — в атаку!» Темная масса по обе стороны словно прыгнула вперед и я тоже пришпорил своего пони, растянувшись у него на спине, пока мы преодолевали последние фарлонги до бреши. Хайдерабадцы закричали и, как фурии, бросились в атаку, за исключением четверых, которые продолжали держаться впереди по обе стороны от меня, прикрывая, словно щитом. За ними я видел дымящиеся костры в бреши — проломе в сотню ярдов шириной с рваными краями, на скорую руку перегороженному баррикадой; во тьме засверкали огоньки выстрелов и пули запели над головой, и тут же передовые всадники взлетели на гребень баррикады, размахивая саблями. Четверка моих защитников теперь крутилась среди груд битого камня и обгорелых бревен, вопя как безумные дервиши. Я заметил, как один из них зарубил панди, который бросился на него с примкнутым к мушкету штыком, а другой сцепился с огромным детиной в белом дхоти, набросившимся на него с копьем. Лошадь хайдерабадца споткнулась и упала, а я заставил своего коня вскочить на груду камня и битой штукатурки, из-за которой выскакивали темные фигуры, и визжа растворился во мраке.

Впереди виднелся костер, от которого ко мне бежали люди, так что я дернул за поводья моего скакуна и двинулся правее, в тень. Двое хайдерабадцев по-прежнему были рядом, отстреливаясь от наседающих панди и под их прикрытием мне удалось добраться до разрушенного дома, а лязг клинков, грохот мушкетов и вопли сражающихся слышались уже у меня за спиной. Рядом с домом были заросли кустарника. Быстро оглядевшись по сторонам, я понял, что ни один из неприятелей пока не замечает меня и аккуратно скатился с седла прямо в нечто, напоминающее навозную кучу и, тяжело дыша, залег под кустом.

Свою саблю я бросил, но за голенищем сапога у меня оставался солидный нож, а за поясом, под рубашкой — револьвер. Я отполз как можно дальше под прикрытие ветвей и замер. Послышался звук торопливых шагов — люди спешили на шум к баррикаде и еще две-три минуты эта адская музыка с выстрелами и воплями продолжалась. Затем все стихло, чтобы опять смениться градом криков и проклятий, предположительно адресованных защитниками города нашей отступающей кавалерии. Вдогонку прозвучало несколько выстрелов и затем в этом маленьком уголке Джханси воцарился сравнительный покой. Пока все шло хорошо — но, как сказал один умный парень, долго так продолжаться не могло.

Я выждал с четверть часа, а затем выбрался из кустов и оказался на узкой аллее. Вокруг не было ни души, но за углом виднелись отблески пламени сторожевого костра, вокруг которого сидело несколько панди и еще каких-то оборванцев; я прошел мимо них, обменявшись приветствиями и они лишь равнодушно скользнули по мне взглядами. Двумя минутами позже я уже был на базарной площади, покупая чапатти с соусом чили, и беседовал с лавочником, соглашаясь, что проклятые сагиб-логи неспособны ни на что большее, чем на жалкую стычку у бреши, так что Джханси им никогда не взять.

Несмотря на то, что было всего три часа ночи, на улицах оказалось людно как в полдень. Везде были войска — мятежники из Двенадцатого сипайского пехотного полка, солдаты-маратхи из армии рани, наемники-бхилы и всевозможный вооруженный до зубов сброд из окрестностей, в остроконечных шлемах, с длинными мечами, круглыми щитами и всевозможными ружьями — от винтовок Минье до фитильных мушкетов. Мне показалось, что в Джханси подозревают о том, что скоро наша армия пойдет на приступ и резервы выдвигаются к стенам.

На каждого солдата приходился десяток горожан и лавочники вели оживленную торговлю. Тут и там виднелись разрушенные дома и магазины, в которые попали ядра наших пушек, но среди населения не было и следа уныния, как того можно было ожидать — скорее ощущалось возбуждение и подъем — все были насторожены и громко болтали. Прошел отряд носильщиков, волоча тележку, набитую шестифунтовыми зарядами и я воспользовался случаем, заметив торговцу:

— Этого хватит, чтобы убить тысячу англичан, а, брат?