Овидий в изгнании - Роман Шмараков

– Рассудить, что здесь к чему, нелегко, – так сказал один старик, – но я скажу о себе: я торговец лошадьми, много повидал, скитаясь от двух гаваней до крепости апостола Андрея, и не могу сказать, что я всегда был честен с людьми и в своем ремесле не знал греха, – всякое бывало. А что мы сделали бы, если бы знали, какие события предвещаются этими куклами, – послали бы гонца и оповестили власти? Вот что я вам скажу: не следует нам говорить об этом слишком много, иначе подумают, что мы собой гордимся.

Вот дела, удивительнее многих, и речи, заслуживающие памяти!

– Сань, это про что? – спросил старший сантехник.

– Про крестовые походы, я так понимаю, – сказал младший. – Видишь, тут взятие Иерусалима фигурирует. Он раньше писал об этом, ну, видимо, остались наработки, не выбрасывать же.

– Какой-то эстетизм в слоге, – сказал старший.

– Да, не чуждо, – согласился младший.

Они подождали чего-то от среднего сантехника, не дождались, и старший неуверенно сказал:

– Вот если бы этот хозяин вертепа был аспирант Федор… То есть, допустим, он по пути поиздержался и вынужден был давать представления…

– Нет, Семен Иваныч, – сказал младший, – все кукловоды обычно символизируют автора. Это есть такая традиция, не знаю почему. А вот, к примеру, Жан Фриэзский, который остался сидеть, потому что раньше был кем-то другим, вот это, я думаю, для аспиранта вполне пригодная кандидатура.

– То есть, если так рассуждать, – глубокомысленно сказал старший.

На этом их комбинаторный процесс стал. Больше они не придумали ничего в той хорошо затеянной игре, которая, будь она опубликована в журнале «Мурзилка», представляла бы собой нарисованный цветными карандашами лабиринт с подписью «Помоги аспиранту Федору добраться до Салехарда», а что до среднего сантехника, то он за вечер слова не проронил, и они пытались не думать о том, о чем он думает.

Семен Иваныч подал ужин, пригласил всех кушать, пожалуйста, и двое из них разговаривали за столом с ненатуральной оживленностью.

– А можно, я знаете что подумал, к Ивану Александровичу сходить, – говорили они. – Сейчас, конечно, поздно уже и неудобно, а завтра вечерком. Он мужик уважительный. Тем более нам его ремонтировать.

– Не получится, – отвечали они же. – Я Катю его встретил нынче на лестнице, так она говорит, им завтра вечером в гости. И он хотел еще выйти с запасом, чтоб купить какой-нибудь остроумный подарок.

– Где он остроумный подарок найдет в субботу вечером, – возражали они.

– Он-то найдет. На его остроумие везде подарки. И вообще, она говорит, он сейчас так загружен. Головы просто не поднимает.

– Ну, вот пускай поднимет. Мы его не каждый день беспокоим, а ему у нас еще ремонтироваться.

– Не, так тоже не по-людски. Неудобно.

– Ладно, еще кого-нибудь вспомним. На нем свет клином не сошелся.

– Да не сошелся, конечно. Вспомним.

Так говорили они.

После ужина по телевизору показали женщину в халате, мешавшую жизни в раю своими гигиеническими рекомендациями. Хотя все опознали ее по описанию младшего сантехника, никто не выказал стремления кричать: «Вот она!»

– Я, пожалуй, пойду помоюсь, – сказал средний сантехник и ушел в ванную. Слышались шипящие звуки. Вдруг он появился в комнате оживленный и сухой, взъерошил листы на столе, бормоча: «Где тут эти его ткани… весь этот Иерусалим его…», отыскал листок, подаренный автором, и деятельно скрылся с ним, провожаемый молчаливыми взглядами товарищей его в искусстве дивном.

– Ну, ладно бы в клозет, – сказал наконец младший, – я бы еще уловил суть этого демарша, даже если бы с ним не согласился: но в ванную-то он зачем его поволок?

Старший только вздохнул.

– Вы тут о чем? – спросил средний сантехник, входя с раскрасневшимся лицом и мокрыми волосами. Видно было, что вода, действительно лучший из элементов, оказала на него благотворное влияние, временно примирив с действительностью.

– Вась, – осторожно спросил младший, – с легким паром, конечно, а ткани его ты зачем взял?

– Спасибо, какие ткани? – рассеянно спросил средний, елозя по голове махровым полотенцем. Старший незаметно пихнул младшего локтем в бок, приглашая закрыть вечер вопросов и ответов. – Такое ощущение, Санек, – глухо сказал средний из полотенца, – что ты подозреваешь меня в торговле внутренними органами.

Младший подобострастно рассмеялся.

– Сейчас один звонок сделаю, – сказал средний, – и мы продолжим разговор, составляющий главную прелесть в жизни зрелых образованных мужчин.

Он набрал номер, на третий гудок ему ответили, и он сказал туда:

– Добрый вечер. Да. Богатым не буду. Да, не последнее, как видите. Но я вас надолго не отвлеку. Жена ваша не подошла? Нет? Странно. Так вот что я хотел вам сказать. В людях, определенных к общественной службе, мелочность вообще отвратительна. Но насколько она постыдна и губительна в людях, приставленных обстоятельствами к литературному языку! Чем вы гордитесь? Вы что, искренне себя считаете человеком другой породы? Ну, так вот, дорогой вы наш агитатор, горлан и главарь. Какая у вас там глава на очереди, одиннадцатая? Чем намерены занять? Не хотите убедиться, что другой на вашем месте сделает ее лучше? Нет. Нет, спорить я не буду об этом. У меня нет потребности дискутировать с вами ни на какую тему. Всё. Привет жене.

Он бросил трубку. Два товарища смотрели на него со страхом. Опустив к столу лицо, кипящее желчью, он придвинул тетрадь с рассказом о несчастном семействе Осборнов, иллюминированным профильными рисунками женских ног, и написал:

«Глава одиннадцатая. – Когда в дверь позвонили, средний сантехник…»

– Василь, ты что затеял, – недоуменно сказал старший, подымаясь с места.

– Вася! Брось это, брось немедленно! – кричал младший. – И ни в коем случае не вздумай открывать дверь!

– «…средний сантехник, удивленно сказав: “Мы кого-то ждали?”, пошел открывать», – раздельно промолвил средний сантехник.

написанная Средним сантехником

Когда в дверь позвонили, средний сантехник, удивленно сказав: «Мы кого-то ждали?», пошел открывать.

На пороге оказался мальчик лет двенадцати, с худым лицом и в очках, придававших его глазам статус главной части лица, возможно заслуженный. В руке он держал потухший факел, источавший змеистую струю тяжелого дыма.

– Здравствуйте, – вежливо сказал мальчик. – Мы с вами не имели удовольствия прежде быть знакомыми. Я Джонни Осборн.

– Наслышан, – сказал средний сантехник, несколько приподняв бровь. – Очень приятно.

– Я пришел, чтобы поговорить с вами об одном важном деле, – продолжил мальчик с той пугающей серьезностью, что отличает малолетних визионеров в игровом кинематографе, и неестественной правильностью грамматики, выдающей добросовестного иностранца. – Поскольку дела у нас с вами волею судеб оказались общими.