Подземный художник - Юрий Поляков

– Нет. Мне телевизор смотреть некогда.

– А я заме-е-етил!

– Ну и что? – пожал плечами Свирельников.

– Как «ну и что»? Ты русский или не русский? – возмутился младший брат.

Но тут задребезжал «золотой» мобильник. Это была Нонна.

– Михаил Дмитриевич, звонил Порховко из «Столичного колокола», – деловитой скороговоркой доложила она, – и сказал, что вам лучше бы к ним приехать, и как можно быстрее.

– А зачем?

– Он не объяснил, но два раза повторил, что это в ваших интересах…

– Хорошо, спасибо!

– Вы сегодня еще появитесь? – уже не по-рабочему, а с женским смущением спросила секретарша.

– Появлюсь.

Свирельников захлопнул крышечку, спрятал телефон и спросил брата:

– Ну и почему?

– Что – евреи?

– Нет, Великая Кнопка?

– А почему евреи, тебе не интересно?

– Не очень…

– Зря! Ты читал Дугласа Рида?

– Нет.

– А Лурье?

– Нет…

– Ты не читал «Антисемитизм в Древнем мире»? – искренне изумился он. – Прочти! Я тебе дам.

– Не хочется.

– Напрасно, брат! Der Wunsch ist des Gedankens Vater[4]!

– Я тебе дам «фатер-матер»! Что ты к брату привязался! – возмутилась мать. – Евреи виноваты, что ты пьянствуешь? Евреи?! – Потом повернулась к старшему сыну. – Тонька-то как?

– Молчи, женщина! Я не пьянствую, я справляю поминки по великой советской цивилизации. Тризну.

– Щас как тресну тебя! Тризну… – осерчала Зинаида Степановна.

– А ты знаешь, брат, почему скопытился социализм? Я только сейчас понял.

– Догадываюсь.

– Нет, не догадываешься. Его специально умертвили, чтобы разобраться в том, что в нем было не так. Знаешь, как покойников вскрывают и смотрят. Патанатом – лучший диагност!.. Разберутся и, когда снова будут социализм строить, ошибок уже не повторят. Понимаешь?

– Не очень. Так почему все-таки – «кнопка»?

– Вот ты сейчас что сделал? – вопросом на вопрос ответил Федька.

– По телефону поговорил.

– А перед этим?

– Что – перед этим?

– А перед этим ты нажал кнопочку. Так?

– Да, так.

– И так везде. Дети сейчас что делают? Кнопки на компьютере нажимают. Больше ничего не умеют. Взрослые то же самое делают. Мать, ты как теперь стираешь?

– Как надо – так и стираю! – огрызнулась Зинаида Степановна и благодарно повернулась к старшему сыну: – Спасибо, сынок, машина хорошая! Никаких забот…

– Нет, ты скажи! – настаивал Федька. – Белье с порошком загрузила, воду залила и что сделала?

– Что надо – то и сделала.

– Правильно! Кнопочку нажала! И все! И dolce far niente[5]! Понимаешь, Майкл, скоро человечество разделится на две части: огромную, главную, нажимающую кнопки, и очень небольшую, которая знает, что происходит, когда кнопка нажимается, и как ее отключить. И не надо ничего: ни классовой борьбы, ни идеологии, ни полиции, ни армии… Ничего! Отключи кнопки – человечество к тебе само приползет на коленях и будет умолять: «О, великий и всемогущий, верни нам счастье нажимать кнопки! Мы готовы на все!» Ты понял, брат?

Счастливый Федька налил себе рюмку, влюбленно поглядел на нее, выпил и сморщился от горького восторга.

– А ты чего приехал? Мать, что ли, нажаловалась? – спросил он, хрустя луком.

– Нет, зачем жаловаться? Я позвонила… Соскучилась… Попросила проведать!

– Смотри, женщина! – Федька по-следовательски нахмурился. – Я измену чую!

– Ладно. Проведал! – Свирельников встал и пошел к двери.

В прихожей он тихо и зло спросил мать:

– Ну и что ты меня вызвала? Про кнопки слушать?

– Так ведь это он только сегодня такой. Послезавтра подыхать будет. И про Вальтера несколько раз говорил: поеду и убью.

– Ладно, положим в больницу.

– Теперь без согласия не кладут.

– Знаю. Что-нибудь придумаем… – Он достал кошелек и протянул матери несколько пятисотрублевых бумажек.

– Спасибо, сынок! – благодарно всхлипнула она, и Михаилу Дмитриевичу вдруг показалось, что и вызывали-то его не за брата бороться, а из-за денег.

– Что это вы шепчетесь? – За спиной появился Федька.

Мать вздрогнула, побледнела и спрятала деньги под фартук.

– Что ж, я с сыном старшим не могу поговорить? – удивилась она неестественным голосом.

– Говори! Но сначала я спрошу. Майкл, а ты понял, кто этими кнопками владеть будет?

– Евреи, очевидно!

– Молодец, брат! В корень смотришь. Нет, не Народ Книги, а Народ Кнопки. Избранный! – Федька обнял его и обдал острым, свежим водочным духом. Свирельникова, еще не оправившегося после вчерашнего, замутило.

– Деньжат оставь, но так, чтобы она не видела! – шепнул Федька и громко объявил: – Я брата до лифта провожу.

– Я провожу до лифта, – засобиралась мать.

– Нет, я провожу! – вдруг истерично заорал Федька, исказившись судорогой, предвещавшей дальнейшие ужасы запоя.

Около лифта Михаил Дмитриевич сунул брату сотню, мать строго-настрого запрещала давать больше.

– Невысоко ценит предпринимательский класс национальную элиту! – ухмыльнулся тот, разглядывая купюру.

– Загнешься ведь когда-нибудь, элита! – покачал головой Свирельников.

– Загнусь, но не сломаюсь! Грибом не стану!

– Каким еще грибом?

– Который ворует чужой хлорофилл.

– А что ты там про Вальтера мелешь?

– Поеду и убью! А что? Этот мужик из Казани смог!

– Перестань!

– Ладно, не волнуйся! Это я так… Мечтаю! Un desint vires, tame nest laudanda voluntas!

– Утомил ты меня сегодня, полиглот. Переведи!

– Пусть не хватит сил, но само желание похвально!

– Лечить я тебя буду, Федька! По-настоящему.

– Бесполезно, брат! От счастья вылечить невозможно…

Спускаясь в измызганном лифте, Свирельников с горечью думал о Федьке. Совсем плохо, если брат уже допивается до таких мстительных фантазий. Конечно, ни в какую Германию он не поедет и никакого Вальтера, чтобы вернуть сбежавшую жену, не убьет. Но ведь самые чудовищные душегубства начинаются с таких вот кровавых мечтаний. А тут как раз две недели по телевизору дундели про немецкого диспетчера, зарезанного нашим мужиком из Казани, у которого три года назад по вине тупого воздушного стрелочника разбилась вся семья – жена и дети. Этот народный мститель – упертый, видно, мужик: выждал, не остыл, поехал и прирезал…