Вечерний свет - Анатолий Николаевич Курчаткин

Действительно, скоро так думать станешь. Ведь ты тоже вот никогда добытчиком не был, но я же не бросалась на тебя за это?! Не учили же мы ее этому — такой быть?!

— Да ну что, Маша…— сказал Евлампьев. — Ну, не учили… мало ли что. Жизнь покрепче родителей учит. Мы росли, мы знали, что мы — не для себя, перегной, так сказать, навоз… а уж они… Ведь мы вроде как для них жили, они к чему готовились, как жизнь видели: сплошная безоблачная погода, сплошное счастье, хлебай его полной ложкой… а жизнь-то…

Он не договорил. Он понял: вовсе Маше не нужен его ответ, слишком много всего в ней самой.

А что по поводу «добытчика» — все так. И что не «добытчик», и что не «бросалась». Упрекала, случалось, — не без этого, нет, не без этого; но чтобы так, наотмашь, да как о величайшем несчастье своей жизни…

— Не понимаю, как они тогда живут?! — снова всплескивая руками, произнесла она.

— Да как, Маша… Живут и столько лет прожили, значит… Есть, значит, что-то такое… какое-то такое обстоятельство, которое… равновесие, так сказать, сохраняет.

— Ксюша, что ли?

— Может, и Ксюша. Может, и иное что. Кто знает…

— Что иное? — с подозрительностью поинтересовалась Маша.

Евлампьев хмыкнул.

— Ну что… Сознание, скажем, что одно другого не лучше.

Маша некоторое время молча глядела на него. Потом произнесла с укоризною, будто он был не он, а кто-нибудь из них, Виссарион или Елена:

— Хорошенькое равновесие!

— Равновесие с позиции силы, так, пожалуй, — ответил Евлампьев и вспомнил Федора: совершенно в его манере ответил. Федор, тот вообще умеет относиться к самым серьезным вещам несерьезно. Во всяком случае, с легкостью. Вот у кого поучиться жизни. Да с другой стороны, что учиться… поздно, прожита жизнь. А с третьей, если посмотреть, так ведь кому уж каким довелось родиться. Это усы да бороду можно сбрить — и новым человеком стал, а горбатого-то могила исправит…

Трамвай, железно погромыхивая, тащился все дальше и дальше, миновал центр, проехал по мосту над темно-блескучей путаницей железнодорожных путей, в близком преддверии вокзала спешивших расползтись как можно большим числом рельсов, завернул, и мимо окон, то с левой то с правой стороны, побежали, переходя один в другой бетонные, дощатые, проволочные, кирпичные, глухие и решетчатые — в зависимости от значительности и категории — заборы заводов. Потом правая сторона сменилась жилой застройкой, а с левой потянулся монотонно, за жиденькой полоской сосняка, моляще взывавшего к небу засохшими ветками вершин, черный дощатый забор со светлыми плешинами кое-где бетонных секций. Бетонных заплат было не так уж много, тот же, в общем, вид, что и сорок с лишком лет назад, и, как всегда, когда смотрел из трамвая на эту левую сторону, у Евлампьева возникло странное, нереальное ощущение непрожитости этих сорока с лишним лет, двадцать лишь тебе с небольшим, ты крепок и здоров, душа твоя переполнена жаждой Дела, именно так — с большой буквы, мышцы налиты азартом движения, и годы, которые предстоит прожить, представляются одним брызжуше-солнечным, ясным летним днем.

Трамвай вполз на призаводскую площадь, завернул, приостановив на короткий миг стремительный шебуршащшнй бег навстречу друг другу десятка машин: легковых, грузовика, автобуса, маршрутного такси «рафик», — завернул еще, огибая чахлый пыльный скверик, разбитый здесь еще все в те же тридцатые, и, крепко всех тряханув вперед, встал перед бетонным сарайчиком диспетчерского пункта.

Из почтового ящика, когда Евлампьев открыл его, выпало в руки, пружинисто подтолкнутое газетами, письмо.

— От Черногрязова, наверно, — угадывающе сказала Маша. Ну-ка?! — Она взяла, глянула и сказала убежденно: — Конечно. Кто еще без обратного адреса пишет…

— А, ты вон как! — Евлампьев от неожиданности засмеялся. — Ловко ты!

— А ты как? — непонимающе и как бы с обидой даже спросила Маша.

— По конверту — как! У него конверты всегда… видишь, нынче рисунок: День металлурга.

— А-а! — протянула Маша, и что-то такое невозможно комическое было во всем этом их разговоре, что она не удержалась и засмеялась тоже.

— В самом деле, по конверту,— говорила она, поднимаясь. — Конечно. Почему я не догадалась?

Они поднялись к квартире уже совсем в ином настроении, чем были, входя в подъезд. Мелочь какая — посмеялись немного, а вот, однако…

— Ну, давай, что он там пишет, читай, — сказала Маша, едва они вошли домой и она вымыла руки, чтобы заняться обедом.

Евлампьев сел к столу и разорвал конверт. Письмо было коротеньким — на одинарном тетрадном листке. Черногрязов писал, что письмо от него, Евлампьева, он получил и ему есть кое-что сказать по поводу всего там написанного, но сейчас из-за младшего внука, который нынче тоже живет у них, совсем нет времени, и это письмо — насчет мумиё; он всех, кого мог, обспрашивал, один знакомый им даже лечился, и хорошие результаты, но ни у кого достать не удалось.

— Да, повезло нам с мумиё, — сказала Маша, когда Евлампьев дочитал письмо. — Просто несказанно повезло.

— Вдвойне повезло. — Евлампьев засунул свернутый листок обратно в конверт и взял со стола приготовленные для чтения газеты. Маша, когда вознлась у плиты, любила, чтобы он читал ей что-нибудь вслух. — Почитать тебе?

— Почитай, — ответила Маша, махая над зажженной горелкой рукой, чтобы пламя ухватилось за все отверстия. — А в каком смысле «вдвойне повезло»?

— Ну как? Ермолаеву Людмилу увидели.

— А… ну да! — отозвалась Маша.Вдвойне…И сказала — без горечи, вообще без какого-либо подобного чувства, а как бы даже посмеиваясь: — Ну, в этом смысле нам последнее время вкруговую везет. Узнали вон, что там у Елены с Саней.

Евлампьев, просматривая вполглаза газеты, на секунду оторвался от них:

— Да, ты знаешь, я давно заметил: подобные вещи — они всегда гуртом. Даже ведь поговорка есть: плохие новости в одиночку не ходят.

— Ой, боже мой, типун тебе на язык! — Голос у Маши враз сделался сердитым.При чем здесь плохие новости?..

— Нет, ну это я для сравнения просто. Вот ты подожди, уж если пошло везенье, то и еще повезет. Скоро что-нибудь еще о наших детях пикантненькое узнаем.

«Пикантненькое» Маша ему простила.

— Ладно, — сказала она от плиты.Ты мне почитать собнрался, нашел что-нибудь?

— Ага, нашел, вот послушай-ка. «Ловкая воровка». Про лису, как она в курятник к колхознику одному повадилась…

«Известия»