Уготован покой... - Амос Оз
Шрифт:
Интервал:
Все посмеялись. Замолчали. И тут Срулик, со своей тонкой улыбкой, вежливо предложил:
— Напротив. Почему бы и нет? Мы с Азарией уберем из комнаты всю мебель, а вы двое — уж раз и навсегда! — отлупите друг друга на здоровье, сколько вашей душе угодно.
— Не слушайте его, — произнесла Римона тихо, — Срулик предлагает это в шутку.
— Ах ты моя милая! — прорычал Эшкол, ткнув в нее толстым бледным пальцем. — Не бойся, красавица (это слово произнес он по-русски). Ведь, в конце концов, оба мы, прошу прощения, парочка старых разбойников, чья сила только в языке, а не в чреслах их. Давно миновали те дни, когда я умел как следует дать в зубы. А что касается Иолека — можете говорить что хотите, — но он никогда не умел принести искренние, от всей души извинения. Между прочим, в этом он походит на Бен-Гуриона, то есть находится в отличной компании… Благодарю, но сахара мне не надо. Я пью без сахара.
Не бояться. Именно в эту минуту. Я заговорю. Обо всем. Ибо души их заснули. Спят себе в доме, охваченном пламенем. Эти жуткие старцы. Обмениваются пустыми остротами. Синагогальные старосты, исполненные самодовольства. Пошлые собственники. Угасшие души, которые едва не загасили и душу Иони, да только он поднялся и убежал от них. Он бежал из последних сил, бежал в горы, в ущелья, бежал, чтобы спасти от них свои светлые и ясные духовные принципы, бежал во имя справедливости. И дай Бог, чтобы умчался он от них на край света и никогда не возвращался. Рожи старых, разложившихся греховодников, бессильных мерзавцев, погрязших в хитроумных обманах и плетении заговоров. Их разъедаемые дурными болезнями, разжиревшие телеса, в которых бродит гниль и клокочет ненависть. Проржавевшие души сбившихся с пути евреев — тысячелетие пролетело с того дня, как в последний раз радовались они запаху моря или вглядывались в звездное небо, тысячу лет не замечали они ни восхода, ни заката, ни летней ночи, ни крон кипарисов, дрожащих в лунном свете. Заблудшие призраки, бессмысленно бродящие по земле, которая презирает сам дух этих отвратительных созданий, навечно чужих молчанию пастбищ, пустынь и моря, чужих шелесту листвы в закатный час и ароматам зимы, чужих самим себе, собственной мертвой плоти. Мертвецы, пожирающие своих детей, запутавшиеся в своих бесконечных расчетах, погрязшие в собственных вздорных эмоциях, омерзительные несчастные чудовища, опутавшие всех нас своей паучьей сетью. Они мертвее самых мертвых мертвецов. И вот на меня возложена миссия открыть им глаза, и я обязан сделать это еще сегодня, немедленно, сию же минуту. И если я снова буду выглядеть в их глазах свихнувшимся, психопатом, душевнобольным, мне это безразлично, я уж и без того достаточно унижался перед ними, словно бездомная собачонка, вымаливающая любви, унылой и безрадостной, нет любви в их сердцах, нет Бога в их сердцах, тьма и черствость в мертвых сердцах, умерло их милосердие, и все в них мертво. Один подобен человеку-горе, вялый, словно труп динозавра. А другой — эдакое чудовище: горилла с истрепанной головой льва на поникших плечах, с огромным брюхом, на ножках-спичках, с волосатыми руками неандертальца. И оба они древние тираны, угасающие с проклятьями на устах, ненавидимые и снедаемые ненавистью, покойники, трупы. И гнусным псом пусть будет назван тот, кто вынужден просить их любви, кто виляет перед ними хвостом, а я грохну кулаком по столу, я стану говорить с ними, да так, что стены побледнеют, я повергну их в изумление, я объявлю им, что уже все потеряно, и Ионатан, попросту говоря, бежал от них, спасая собственную душу, ибо ясно видел, что корабль идет ко дну. Ох, если бы у меня нашлась сигарета… Мне кажется, он опять уснул…
Срулик сказал:
— Если мне будет позволено высказать личное мнение, то замечу: мне не верится, что парень уже успел покинуть пределы страны. Это нелогично. Основываясь лишь на интуиции, не имея твердых доказательств, я полагаю, что он жив-здоров, бродит себе где-то там, не имея четкой цели. Да и кто из нас не поддавался этому соблазну — хотя бы раз, хотя бы в глубине души — вдруг все бросить и уйти куда глаза глядят?
— Поздравляю, — брезгливо процедил Иолек, — вот и появился у нас свой доморощенный психолог. Сейчас он начнет просвещать нас насчет новой татарской моды, именуемой «самореализация».
Лицо Иолека исказила гримаса горького презрения, а в слове «психолог» он почему-то решил сделать ударение на последнем слоге — «психолог».
— Товарищ Эшкол, — обратилась к главе правительства Хава, — быть может, ты нам скажешь: зачем он взял с собой оружие?
Глава правительства вздохнул. Глаза его сощурились за толстыми стеклами очков, словно вопрос Хавы оказался той последней соломинкой, которая, согласно пословице, и переломила хребет верблюду, а Эшкола окончательно сломили усталость и горе. А может, он снова решил отступить и погрузиться в свою дрему. Грузный, неуклюжий, заполняющий собой кресло, он без единого слова или жеста властвовал над всем окружающим его пространством. Рубашка его небрежно выбилась из брюк, ботинки были заляпаны грязью. Лицо напоминало шершавый ствол старого оливкового дерева, погруженного в болезни и несчастья. Изможденная, старая-престарая черепаха.
Почти шепотом Эшкол произнес, нарушив долгое молчание:
— Это тяжело, Хава. — И добавил: — И не только это. Все так тяжело и сложно. Не хотелось бы проводить аналогий, но почему-то каждый тянется к оружию. В чем-то была допущена ошибка. Где-то там, в самом начале пути, возможно, была допущена ошибка, и произошел какой-то сбой в наших главных, основополагающих расчетах. Нет, я приехал к вам не затем, чтобы делиться своими проблемами. Наоборот, я собирался приободрить вас, а получается, что сыплю соль на ваши раны. Возможно, мне стоило бы подняться и отправиться восвояси, чтобы не наводить на вас еще большего уныния. Все мы нынче обязаны сжать зубы, быть твердыми и ни в коем случае не терять надежды. Нет, спасибо, юная красавица, окажи мне любезность и не подливай больше чаю. Второй чашки ни за что пить не стану, хотя первая и в самом деле доставила мне истинное удовольствие. А посему я вскоре расстанусь с вами и отправлюсь своей дорогой, погрузившись в свои беды и проблемы. Вообще-то заглянул я к вам по пути в Верхнюю Галилею. Ночь проведу в Тверии, а завтра мне нужно побывать на границе с Сирией, послушать, что скажут мои мудрые генералы, послушать, что скажут наши замечательные люди, которые живут в приграничных поселениях, подвергаясь каждодневной опасности, и — да поможет мне в этом Бог на небесах — еще и поднять им настроение, укрепить их дух. Только сам дьявол знает, как смогу я укрепить их дух. Я обязан, как говорится, прощупать пульс на наших северных границах, буквально кончиками собственных пальцев ощутить, что там происходит. Ибо нет уже тех, кому можно верить, и положиться мне не на кого. Все произносят выспренные речи, все ломают передо мною комедию. Куда ни глянь, комедия. Иолек, ну что ты за шут? Перестань так смотреть на меня. Тоже мне умник нашелся. Ты-то свою душу спас, а я вот свою потерял, потерял навсегда. Кто его знает, что готовят нам там, во дворцах Дамаска, какие козни плетут наши враги, и снаружи, и внутри, и что следует предпринять, чтобы не попасть в их сети. Мои распрекрасные генералы знают лишь один ответ, который и твердят мне хором с утра до вечера: «Бей их!» И я — после всех раздумий и сомнений — в душе своей склоняюсь к тому, чтобы согласиться с ними и в ближайшее время хорошенько заехать нашим врагам по зубам. Несмотря на то что Бен-Гурион и, возможно, все вы тут тоже называете меня за моей спиной выжившим из ума стариком. Да уж ладно… Спасибо тебе за чай, Хава, за первую чашку и за вторую. Да будь благословенно все, к чему прикоснутся твои руки. И дай Бог, чтобы в ближайшее время мы услышали добрую весть. Сколько лет нынче нашему парню?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!