Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! - Анна Гаврилова

Смертоносное железо не причинило вреда — бьярм тоже устал, бил наудачу, потому силы вложил недостаточно. Лезвие снова пропороло кожи верхней рубахи, всего лишь…

Зато второй, чей клинок мгновеньем раньше Розмич не просто отбил — выбил, подскочил и ударил ногой по колену. Дружинник потерял равновесие, но вместо того чтобы упасть на услужливо подставленный меч — повалился на спину, тут же перекатился.

Он был на самом краю. В полушаге ровная поверхность превращалась в крутой, почти отвесный склон. Чтобы подняться и продолжить бой, Розмичу не хватило мгновенья. Песчаный выступ под воином просел и в тот же миг обвалился, увлекая человека вниз, на хищные зубы скал.

Ловчан мчался за кульдеем и мысленно проклинал трусость, заставившую Ултена улепётывать с такой быстротой. А нагнав — замер, удивлённо вытаращил глаза.

Священник торопливо срезал сучья с выломанного непонятно где осинового дрына. На лице остервенение, неподобающее даже простому христианину, не то что кульдею. Небольшой нож то скользил по коре, то оставлял зазубрины.

Приближение дружинника Ултен заметил, но головы не поднял. Ловчан не на шутку растерялся.

— Ты что делаешь?

— Оружие, — буркнул священник. — Я кулаками не очень, а шестом владею.

— Так ты… поэтому удирал? За оружием?

Только теперь Ултен поднял голову, во взгляде читалась ярость.

— Сколько их? — пресекая и собственное недоуменье, и негодование оскорблённого священника, спросил Ловчан.

— Три дюжины. Бьярмы. Они подошли вдоль берега, на маленьких лодках. Половину у реки повязали, со спины напали. Остальных стрелами побили. Много стрел было.

— Сколько наших осталось?

— Не знаю. Жедан с девицей точно живы, а остальные… Как разобрать, кого только оглушили, а кто дух испустил?

— А сам? — в голосе Ловчана прорезалось подозрение. — Как спасся?

Щёк священника на миг коснулся румянец, но ответил прежним деловым тоном:

— Я уединился в тот час. Псалмы читал.

Несмотря на серьёзность происходящего, Ловчан не удержался от ухмылки.

— В кустах?

— Это было единственное место, где меня не видели и вопросами не донимали, — нахмурился кульдей. В правдивости Ловчан не усомнился — стоило Ултену раскрыть псалтырь, как к нему тут же слетались любопытные. Вернее, насмешливые.

— Давай помогу.

Дружинник перехватил древко прежде, чем сказал. Ловко извлёк из-за спины охотницкий топор и продолжил начатое кульдеем дело.

— Сейчас Розмича дождёмся и решим, как быть. Как думаешь, бьярмы сразу уйдут?

— Я мало знаю про этот народ, — отозвался Ултен. — Они дикари, как и вы.

Грозный взгляд Ловчана, брошенный будто случайно, заставил Ултена подавиться последними словами, забормотать извинения.

— Убитых они принесут в жертву своим идолам, — рассудил монах. — А пленных…

— Пленных тоже пожертвуют, но не здесь. Отвезут в селенье. Кого-то, из сговорчивых, могут оставить себе. Рабами или равными — не знаю. Тех, кто уже мёртв, жертвовать будут здесь. Жедановскую лодью не бросят — товару уйма, а само судно сторговать можно, если уметь. Отгонят. Вот только умеют ли… Да и вечер, считай.

— Да. Уйти раньше утра, покуда ветер не переменится, не смогут, — кивнул Ултен.

— И не осмелятся по темени… А ты откуда про здешние ветра знаешь? — удивился дружинник.

— От купца вашего слышал.

— Что дальше? — спросил Ловчан, протягивая кульдею очищенную от сучьев жердь. И сам же принялся рассуждать: — Тебя заметили, Розмича, видать, тоже. Но ежели на стоянке три дюжины или поболе…

— Меньше, — возразил монах. — Две. Кой-кого твои сотоварищи порубить успели. Я видел.

— Хорошо. Не зря пожили, выходит. Но и две дюжины не страшатся троих, один из которых… кульдей. Да и искать нас по лесу без толку.

— Ваш старший точно вернётся? — вдруг забеспокоился священник.

— А куда он денется?!

Ловчан не сомневался в друге. К тому же ну сколько бьярмов могли погнаться за кульдеем? Двое? Трое? А может, и вовсе… один. Вряд ли дикари распознали в Ултене мужчину — одежда-то монашья даже вблизи точь-в-точь бабья! Такой воин, как Розмич, даже троих положит шутя.

— Как Розмич воротится, пойдём к стоянке. А там уже решим, — заключил Ловчан.

Ултен кивнул и начал примеривать осиновый дрын к воображаемому противнику.

— Как бы не зашиб! — попятился от него дружинник.

…Сумерки грозили смениться настоящей темнотой, а Розмича всё не было.

— Ты ничего не напутал? — рыкнул Ловчан. — Может, их не две-три дюжины было, а больше?

— Я верно посчитал, — бесцветно отозвался кульдей.

— Сколькие за тобой гнались?

— Двоих или троих видел, — пожал плечами священник.

Внешне Ловчан напоминал разъярённого зверя, а внутри… нет-нет да подрагивал. И люто ненавидел себя за такую трусость.

Дружинник не боялся ни врага, ни смерти — а чего страшиться-то? Каждый рано или поздно уйдёт на зелёные Велесовы поля! Он опасался другого — без Розмича им бьярмов не одолеть. Даже если Ултен окажется непревзойдённым бойцом, что сомнительно, даже если его распятый бог сойдёт с небес. Слабый, наверное, бог, коли дал себя распнуть…

Наконец, Ловчан произнёс самые жуткие слова. Слова, от которых немел язык:

— Дальше ждать без толку. Нужно идти.

Ултен взвился на ноги. Он светился решимостью, какой позавидовал бы любой, даже самый отважный воин Славии[40].

Считается, хладнокровный боец сражается куда лучше того, кто горит ненавистью. Так-то оно так… но порой способность мыслить здраво только мешает.

Ловчан пытался распалить себя, превратить маленький уголёк ярости в настоящий костёр, кружащий голову и велящий действовать без оглядки, — не получалось. Зато сомнения росли, грызли изнутри: пленных освободить не получится, только умереть самим. И вместо погребального огня, пламени, уносящего душу в вышний мир, — оказаться, как пить дать, на требнике дикарского Юмолы?! Что может быть хуже? Дружинник мрачно поглядел на монаха.

Ултен тоже не верил в победу и насчёт участи своего кульдейского тела не обольщался. Его губы беззвучно шевелились, но не в молитве. Священник проговаривал имена родичей — сперва живых, после и умерших, прося последних не серчать, если чем обидел, и готовить бочку хмельного мёда, дабы отметить скорую встречу.

К стоянке пробирались окольным путём, заложив широкий крюк по лесу. Разум подсказывал — хоть бьярмы и знают об уцелевших врагах, караулить в лесу не будут. Но о том, что дикари потеряют всякую бдительность, можно и не мечтать.