Голубь с зеленым горошком - Юля Пилипенко

– Не издевайтесь…

* * *

– Давным-давно в вашем любимом городе Париже, мадемуазель, один известный в узких кругах дилер антиквариата получил неожиданный заказ на картины Фернана Леже и Амадео Модильяни. Соблазн и баснословные деньги сыграли свою весомую роль, но возникла небольшая сложность: полотна находились в парижском музее современного искусства, расположенного недалеко от la tour Eiffel. Взвесив плюсы и минусы, мсье Курве пришел к выводу, что куш стоит того, чтобы рискнуть, раз уж судьба преподнесла шанс обеспечить себя, детей и детей детей. Курве долго ломал голову над тем, как заполучить Леже и Модильяни, прекрасно понимая, что существует всего один вариант – найти того, кто сможет украсть картины. Он обратился к талантливому профессиональному вору Вьерану, который за несчастных сорок тысяч евро готов был качественно выполнить работу. У Вьерана были серьезные проблемы с азартными играми, с отношениями в семье, а главное, с полицией и законом. Его держали на крючке, обвиняя в четырнадцати крупных кражах, и он знал, что скоро его возьмут. Собственно, поэтому он и обратился ко мне…

Я не дышала. Не думала о кислороде. Забыла о пожаре и поврежденной ноге. Забыла о пылающем острове и страдающих людях. А Дженнаро все говорил и говорил, медленно забинтовывая мою тонкую щиколотку и избегая ошеломленного встречного взгляда.

– Сорок тысяч спасали Вьерана, но не его семью. Курве знал о его затруднительном положении и просто-напросто не хотел давать больше. Вьерану априори светило десять лет, и он предложил мне вариант: я украду картины и дам ему сумму, которая многократно превышает оговоренную долю, а если дальнейшая схема прогорит и Курве попадется, то Вьеран возьмет на себя вину. В том случае, если Курве его сдаст. Беспроигрышная комбинация. Да и план был элементарным. Мне даже не стоило напрягаться. Вьеран сообщил все детали. В музее уже месяц барахлила сигнализация, но уверенные в себе вальяжные французы откладывали решение проблемы на потом. Камеры наблюдения работали лишь частично. Этот факт сотрудников музея тоже не смущал. Примерно до двадцатого мая две тысячи десятого года. Нет ничего проще, чем в три часа ночи срезать замок с металлической решетки, бесшумно удалить стекло эркера и попасть в музей, когда охрана даже не подозревает о твоем существовании. Я спокойно вырезал из подрамников необходимые холсты, но безалаберность французов меня раззадорила. В какой-то мере обозлила. Я проходил мимо работ Матисса, Брака и Пикассо. Они попадались на глаза одна за другой. Когда ты – вор, а у тебя в кармане еще примерно сорок минут времени, ты не можешь уйти лишь с тем, за чем пришел, если что-то привлекло твое внимание. Я вырезал полотна одно за другим, получая от процесса эстетическое удовольствие. Это не банк, не стопки одинаковых банкнот, не оружие. Это – искусство. Мир, частью которого мне когда-то хотелось стать, но помешала неаполитанская бедность. И не только она. Меня не привлекали честные заповеди, католическая церковь и религиозность. Я с трудом остановился на пяти холстах, вышел из музея так же, как и вошел, но картина Пикассо не давала мне покоя. «Le pigeon aux petite pois». «Голубь с зеленым горошком». Мне захотелось ее вернуть. Или оставить себе. И я оставил. Вместо двух картин, я передал Вьерану все пять, предварительно попросив знакомого вам друга Вольфганга сделать пару первоклассных копий Пабло Пикассо…

Закончив последнее предложение, он наконец встретился со мной глазами:

– Джулия… Тебе плохо?

Мне точно было нехорошо. Потрясение оказалось слишком сильным, и я почувствовала, как ко мне возвращаются забытые симптомы невралгии, с которой тщательно разбирались специалисты в стамбульской клинике «Acibadem». Губы онемели, кончики пальцев на руках неприятно покалывали, а жгучая боль вцепилась в ребра в правом боку. Кожа на ладонях пекла и горела, но при этом меня бил противный озноб. Не в силах выдавить из себя и полслова, я уставилась на свои руки, пока мозг пытался справиться с полученной информацией.

«Расслабься, скоро ты проснешься», – давал он подсказку, старательно оберегая мой рассудок. Я отважилась сделать ровный глубокий вдох, но вместо этого закашлялась, резко схватившись за правый бок. Казалось, что ребра в любую секунду прорвут кожу, вырываясь из моего тела.

– Merd… Посмотри на меня… Посмотри немедленно.

Я не могла на него смотреть. Наверное, хотела, но не могла. Миллиарды вопросов скопились в моей голове, но близкое к панике состояние вперемешку с откровенным шоком отрицательно воздействовали на речевой аппарат. Я боялась, что умру от одного его взгляда – просто не выдержат внутренние органы, откажет сердце и вторая по счету печень. Воображение без устали вырисовало парижскую ночь, темный музей и одинокую фигуру… вора.

– Джулия, прошу тебя, скажи хоть что-нибудь.

– Я в порядке. Просто… Просто я нервничаю, а мне не очень можно…

– Что с правым боком? Что с правым боком, я тебя спрашиваю! – повторил он, не получив быстрого ответа.

– Просто ребра. Такое уже было. Если Вьеран… Если Вьеран обратился к вам, значит, он был уверен, что вы можете украсть картину? А значит… – Я все-таки набралась сил и посмотрела на Дженнаро. – Значит… Вы уже делали это раньше?

– Мадемуазель, картины я воровал впервые, если вы об этом… – Дженнаро снова вернулся к игре, словно желая меня успокоить или убедить в том, что он – все тот же человек и ничего не изменилось.

– А не картины… воровали?

– Да.

– Но… Но у вас же есть деньги… Это что, хобби такое? Как у Томаса Крауна?

– Томас Краун играл в вора, потому что у него было слишком много денег. А у меня их много по той причине, что я грабил и воровал, чтобы играть в Томаса Крауна. Мне так сегодня удобно. Вы все еще хотите со мной общаться?

– Да, конечно!

Это прозвучало настолько честно, искренне и по-детски, что Дженнаро рассмеялся, вернув к жизни мою улыбку.

– Я могу спросить?

– Можете. Вы можете все.

«Видимо, у меня совсем раненый и умирающий вид, или вы знаете, что нам отсюда не выбраться…» – подумала я, зная о «любви» моего друга отвечать на вопросы.

– Вы сказали, что Вельтракки сделал две копии «Голубя с зеленым горошком», так?

– Да.

– И он передал их вам?

– Успел передать. Перед тем как его арестовали за то, чем он талантливо зарабатывал на жизнь.

– Да, эта история мне знакома… А вы… Вы заменили подлинник подделкой, когда отдавали картины Вьерану?

– Да.

– И что случилось потом?

– Вьеран получил от меня круглую сумму, по договоренности передал картины Курве, но тот не заплатил ему ни копейкой больше. Несмотря на то что он занимался сбытом краденного антиквариата, Курве испугался. Общая стоимость полотен оценивалась примерно в сто миллионов долларов, а неприятности в случае провала этой сумме вполне соответствовали. Он боялся держать картины у себя в магазине и показал их своему другу Берну – эксперту и дилеру эксклюзивных часов. Берн хранил полотна у себя… до тех пор, пока к нему не нагрянула полиция. Курве сдал их всех по очереди. Берн признался, что запаниковал, и сказал, что сжег картины перед приходом полиции. Впоследствии его версия изменилась: он доказывал, что выбросил их в мусор, который, естественно, переработали.