Невеста императора - Игорь Ефимов

Пульхерия только снисходительно улыбалась и отпускала нас.

Главной ее заботой в конце 416 года были продолжавшиеся волнения в Александрии. Патриарх Кирилл слал доклады, в которых выражал полную покорность приказам Константинопольского двора, но заявлял, что не может контролировать страсти горячо верующих. Вот и Гипатия, объяснял он, погибла лишь потому, что александрийские христиане видели в ней главное препятствие к установлению мира между Церковью и светской властью, между Христом и кесарем. Но префект Орест слал доклады, в которых прямо обвинял Кирилла в подстрекательстве, в укрывании убийц, в разжигании фанатизма.

Чтобы разобраться во всем этом, Пульхерия отправила в Александрию доверенного эмиссара по имени Одессиус. Но и его расследование скоро зашло в тупик. Свидетели нападения на Гипатию давали противоречивые показания, главные подозреваемые таинственно исчезали, новые беспорядки и стычки отвлекали внимание властей. Доходили слухи, что партия патриарха Кирилла подкупила Одессиуса и он смотрит сквозь пальцы на бесчинства, творимые фанатиками.

Двор тоже разделился на две партии. Одна требовала немедленного смещения Кирилла с поста патриарха, строгих мер по восстановлению порядка, розыска и наказания убийц. Другая настаивала на том, что патриарх делает благое Божье дело, стремится очистить Александрию от язычников, еретиков и евреев, превратить ее в чисто христианский город. Конечно, в таком великом предприятии неизбежны срывы и чрезмерные вспышки страстей. Но великая цель оправдывает их.

Феодосий Второй разделял мою неприязнь к Александрии и александрийцам. В наших глазах этот город вот уже целое столетие был зараженным болотом, откуда выползали драконы вражды и смуты в христианском мире. Всякий воинствующий невежда, прикрывшийся несколькими строчками из Евангелия, мог найти в Александрии приют и убежище. Такие-то и сожгли великую Александрийскую библиотеку, разрушили великолепный храм Серапиуса, растерзали Гипатию.

Однажды разговор об александрийских делах зашел во время очередного визита Феодосия к сестре. Августа Пульхерия вдруг спросила меня, что я думаю о ситуации в этом городе.

— Если бы меня послали туда эмиссаром, я бы быстро навел порядок! — воскликнул я.

— Каким же образом? — насмешливо спросила она.

Стараясь не пускать в голос хвастливые и самоуверенные ноты, я начал объяснять свой план:

— Кого мы видим в центре всех последних бесчинств в городе? Этих парабалани, этих свирепых фанатиков, с дубинками и камнями в руках. Патриарх Кирилл утверждает, что это просто благочестивые христиане, которые вели смиренную жизнь в пустыне, в окрестных деревнях, а теперь пришли в город, чтобы помочь священникам заботиться о больных и увечных. Порой, конечно, они помогают защищать христианские церкви от нападений язычников и евреев — но ведь в этом нет ничего дурного.

Памятуя уроки моего ритора, я сделал многозначительную паузу. Слушатели терпеливо ждали.

— Нет, мы не будем спорить с патриархом. Если парабалани так нужны и полезны, давайте поможем им. Давайте отдадим им пустующие казармы восьмого легиона, чтобы они не спали вповалку на полу в церквах. Давайте поможем им с продовольствием и одеждой. Конечно, нет нужды одевать их всех в одинаковую форму. Но все же хотелось бы, чтобы на улицах их узнавали издали. Давайте разобьем их на сотни и во главе каждой поставим опытного центуриона. Насколько проще патриарху Кириллу будет отдавать распоряжения через центурионов, вместо того чтобы каждый раз искать нужных исполнителей добрых дел в этой неуправляемой толпе.

— Ну а центурионов будет, конечно, назначать префект Орест? — усмехнулась Пульхерия.

— Досточтимая августа читает мои мысли.

Пульхерия замолчала, всматриваясь в меня своими прозрачными глазами цвета эгейской медузы. Мне казалось, что ее острое лицо плывет ко мне через разделяющее нас пространство и вот-вот прорежет меня, как корабль прорезает сгусток тумана.

— Твой план неплох, — наконец сказала она. — Я подумаю над ним. Но одну главную, сердцевинную ошибку ты все же допустил. Ошибку, которую мудрый правитель делать не имеет права. Внутренне, в душе, ты выбрал из двух враждующих сторон одну. И решил сражаться в союзе с ней против другой.

Она повернулась к брату:

— Никогда! — слышишь, Феодосий? — никогда не давай дерущимся подданным затянуть себя в их свары. Это самый большой соблазн для властителя. «Вот у меня сколько силы в руках, — думает он. — Помогу одной стороне — она победит, и раздор угаснет». Но вражда в большой империи не угаснет никогда. Армяне против персов, македонцы против греков, горшечники против кузнецов, плебеи против патрициев — разве можно с этим покончить? А религиозные распри? Язычники против христиан, ариане против католиков, донатисты против манихеев, евреи против всех… Сейчас разгорается новая смута вокруг какого-то Пелагия Британца. Наш отец уж на что был миротворец — а так и не смог помирить свою жену с Иоанном Златоустом.

Пульхерия встала с резной кипарисовой скамьи (наш подарок), подошла к брату вплотную.

— Не выбирать между спорящими и дерущимися — но сохранять мистику и недостижимость верховной власти! Вот задача правителя, вот его роль. Ты один. Выше всех. Ты все видишь. Ты ссылаешься на законы, на традиции, на волю Небес. Но на самом деле ты непостижим. Ты непостижимо караешь и непостижимо милуешь. О, я это чувствую нутром! Не сила внушает трепет — непредсказуемость. И пока ты там, наверху, вечные враги готовы терпеть друг друга. И ждать. У них остается надежда, что в конце концов ты услышишь именно их, протянешь руку помощи им, обрушишься на их противников. Но не дай Господь тебе действительно вмешаться, сойти с пьедестала. Тогда у обделенных твоей милостью не останется другого выхода, как драться до конца. А это значит: открытый бунт, кровь, пожар гражданской войны. Ты понял меня? Понял?

Тут Пульхерия сделала нечто действительно непредсказуемое: не отрывая взгляда от лица Феодосия, она протянула руку и постучала по лбу костяшками пальцев — меня!

Видимо, вид у меня при этом стал такой ошеломленный и глупый, что брат с сестрой начали смеяться. И слава Богу. Потому что иначе они могли бы заметить испарину, выступившую у меня на щеках и шее. И догадаться, что это внезапное прикосновение пальцев девочки-августы произвело на меня действие совершенно неподобающее.

(Маркус Паулинус умолкает на время)

Увы, я вынужден был сделать прыжок во времени. Если судьба позволит, я вернусь потом назад и расскажу о пропущенных годах так же подробно, как о всех предыдущих. Я перепишу старательно рассказ Галлы Пласидии о ее браке с генералом Констанциусом в 417 году, о рождении их детей, о переезде в Равенну. «Исповедание веры» пелагианцев, которое Целестий представил на суд Папы Зосимуса в том же году, одно займет целый свиток. И этот краткий миг нашего торжества, когда Папа объявил, что снимает обвинение в ереси с Пелагия, Целестия, епископа Юлиана и всех их сторонников. И как интриги и вопли наших врагов заставили его уже в следующем году отступить и перейти в ряды гонителей.