Невеста императора - Игорь Ефимов

Очередная четверка готовилась к забегу вокруг палестры. Я присоединился к ней пятым. Судья хлопнул прутом, мы понеслись. Поначалу я вырвался вперед, но потом понял, что не рассчитал. Окружность палестры была длиннее, чем мне показалось. «Бани Форума» раскинулись, видимо, на целый городской квартал. Да и возможности тренироваться у меня давно не было. Прибежал третьим и был доволен собой.

Возвращаясь в аподитарий, я вспомнил строчки Марциала, который попрекал гимнаста за пустую растрату сил: «…лучше бы ты виноградник вскопал». Ах, остроумный, едкий Марциал! Неужели ты действительно не понимаешь великую разницу? Вскапывать виноградник — подневольная полезная тягота. Нестись в забеге — вольная счастливая трата сил. Оставь человеку один лишь полезный труд — и жажда бесцельной, бесполезной свободы задушит его или разорвет изнутри на части.

Оставшиеся у меня деньги я сдал под расписку капсарию и пошел раздеваться. Купол аподитария был расписан деревьями, полными птиц и цветов, над ними шла полоса чистой голубизны, так что круглое окно с матовым стеклом поистине можно было принять за солнце, плывущее по небу. В мраморной облицовке скамей и стен красиво чередовались квадраты из красного фасосского мрамора и зеленого тайгетского. Мозаичный пол был выполнен с таким изяществом, которому могли позавидовать даже полы Каракалловых бань в Риме. В углах зала были установлены вазы в форме цветочных чашек, и из них били невысокие фонтаны.

Неподалеку от меня человек в монашеской рясе сосредоточенно развязывал шнуровку сандалий. Мне показалось, что эту темную фигуру я уже видел где-то сегодня. Не в часовне ли утром? Монах казался неуместным здесь, посреди мраморного сверкания и плеска воды. Ведь часто они вменяют себе в особую заслугу не мыться месяцами, а то и годами. И еще что-то казалось странным. Ага — аккуратно подстриженные волосы.

Монах наконец справился со шнуровкой, разогнулся, посмотрел в мою сторону.

Только тут я узнал его и вздрогнул.

Это был Непоциан.

НЕПОЦИАН РАСПЛАЧИВАЕТСЯ ЗА ЛЮБОВЬ

Да, в тот миг ты наконец узнал меня. Или, скорее, я снял маску и позволил тебе разглядеть мое лицо. Я просто не мог больше сдерживаться, таиться, менять личины. Слежка опасно сближает преследователя и жертву. Ты начинаешь чувствовать себя владельцем того, за кем следишь. Его судьба — в твоих руках. Одно твое слово — и для него кончится нормальная жизнь, он будет отторгнут от друзей и близких, сброшен в пучину безнадежности. Но в то же время — он уже почти часть тебя самого. Охотник сливается с дичью, поедая ее. Но перед последним броском копья он смотрит на свою жертву почти влюбленно. Так, как я смотрел на тебя все эти недели в Риме и Остии.

И как трогателен был этот твой первый, инстинктивный жест: натянуть обратно рубашку на голое плечо. Ты готов был бездумно раздеться перед толпой чужих и равнодушных. Но под моим влюбленным взглядом в тебе мгновенно вспыхнула стыдливость. Ты не просто узнал, ты тут же выделил меня из толпы. И это ожгло меня такой радостью, словно ты меня поцеловал.

Конечно, через несколько секунд ты спохватился, вернулся к раздеванию. Ты окреп и возмужал за те три года, что мы не виделись. Но неповторимый изгиб твоей шеи остался все тот же. И арки бровей — как черный двойной мост, от виска до виска. И бесподобный бицепс, блестящий от пота, радостно готовый к любой работе — бега, борьбы, объятий.

Мы начали болтать о протекших годах, вспоминать общих приятелей, с которыми проводили время в Палестине. Ты был осторожен, старался не называть имен. Я же изображал простодушную откровенность. Вот человек, которому нечего скрывать. Да, он все еще полон горечи и злобы на людей и на мир. Но он и не пытается притворяться добреньким. Почему маска благородства всегда кажется неправдоподобной, а маска злости убеждает безотказно? Притворитесь злым — и люди будут верить каждому вашему слову.

Так и ты поверил в мое монашество только потому, что я сразу начал поносить собратьев по монастырю. Рассказывал, какие они жадные, завистливые, прожорливые, похотливые. Выдумал настоятеля, который завел себе пышногрудую домоправительницу, а от нас требует строжайшего воздержания. И если кто-нибудь признается на исповеди в грехе самоуслаждения, назначает ему месяц в подвальной келье, в одной рубахе, на хлебе и воде.

Вообще, сочинить гладкое вранье ужасно трудно. Неопытные привиралыцики попадаются всегда на мелких деталях. Начнешь сочинять о прошедших годах — казалось бы, чего проще, если старый знакомый ничего о тебе не знает. Но внимательный слушатель сразу заметит, что тут у тебя даты не сходятся, тут ты родного брата называешь то так, то эдак, тут перенесся по воздуху из одного города в другой, тут перепутал зиму и лето.

Нет, я уже знал, что нужно тонкие нити вранья вплетать в жесткую холстину правды, — только тогда картина будет держаться. Но не мог же я тогда в первый же момент сознаться тебе, что на самом деле мы с тобой встретились в Риме уже больше месяца назад. Что я стоял под видом подметальщика улиц у дома Фалтонии Пробы в тот самый момент, когда ты вошел в него в первый раз по приезде. Что воспоминания о днях в Палестине тут же вспыхнули во мне так, словно мы бродили, болтали, боролись там с тобой только вчера.

Да, маленькая служанка пыталась заморочить мне голову, уверяя, что ты просто дальний родственник, приехавший в Рим искать протекции. Куда ей! Мы знали всю подноготную этого семейства, потому что следили за ним уже целый год. Знали всех племянников, кузин и кузенов. Я сразу понял, что твой приезд как-то связан с пелагианской смутой. Подумать только — восемнадцать епископов в одной Италии отказались подписать папскую буллу с осуждением! Я всегда знал, что демоны Пелагия сильны, но такое…

Пойми, ты был для меня как олень, несущийся прямо в сети. Пелагианцев было приказано хватать и тащить в суд немедленно. Зацепившись за тебя, я мог состряпать обвинение в ереси против всех обитателей дома. Для моей карьеры это могло означать важный скачок вверх. Почему же я этого не сделан? Почему не послал своих приставов схватить тебя прямо на улице, когда ты так беззаботно разгуливал на виду у всех? Ты догадываешься о причине? Испытываешь хоть тень благодарности? Если так — ты мог бы не убирать колено из-под моей гладящей ладони. Ведь это такой пустяк.

Нет, в те первые минуты встречи в «Банях Форума» я не мог тебе открыться до конца. Да и до того ли мне было! Я только любовался твоим смущением, твоей растерянностью. Больше всего тебе хотелось натянуть одежду обратно и убежать. Но предрассудки вежливости сильны. Убежать без всяких объяснений, без уважительной причины — ведь это было бы дикостью. И ты послушно продолжал раздеваться.

Какой это был пир для моих глаз! Как отливала бронзой кожа на твоих лопатках. Как катились под ней мелкими волнами позвонки. Втекали в узкое ущелье между мышцами поясницы. И обрывались у двух незагорелых холмов. Которые так несправедливо осуждены расплющиваться на сиденье скамейки, на кресле, на ложе, на ступеньке. В то время как по первоначальному замыслу они явно были созданы только для любования. Ведь первоначальный замысел наверняка не включал ни скамеек, ни кресел — у Адама и Евы их не было.