До рая подать рукой - Дин Кунц

Эф так пристально смотрела на постер, ее глаза до того остекленели, что она, казалось, медитирует на образе кошки.

Инспекторша являла собой черную психологическую дыру. В ее окрестностях из человека высасывались все эмоции.

– Их дом на колесах ремонтируют, – настаивала Микки, чувствуя, что она опустошена, выжата, как лимон. – Механики могут починить его в любое время.

Со вздохом Эф достала из коробочки две бумажные салфетки, осторожно промокнула лоб, стараясь не попортить макияж. Когда бросала салфетки в корзинку для мусора, на ее лице отразилось удивление: неужто Микки еще здесь?

– Когда у вас собеседование?

Поняв, что больше ей здесь ничего не высидеть, Микки встала и направилась к двери.

– В три часа. Я успею.

– Компьютерному программированию вы научились в тюрьме?

Хотя лицо инспекторши оставалось бесстрастным, Микки заподозрила, что этот вопрос – прелюдия к очередному оскорблению.

– Да. У них очень хороший курс.

– И как нынче обстоит дело с вакансиями?

Впервые с того момента, как Микки вошла в кабинет, в голосе инспекторши проскользнуло что-то человеческое.

– Они говорят, что экономика падает.

– Людей увольняют и в лучшие времена, – заметила Эф.

Микки понятия не имела, как ей следует на это реагировать.

– В сфере компьютерного программирования, – в голосе Эф зазвучала чуть ли не сестринская забота, – вы должны приходить на собеседование только с плюсами, без единого минуса. На вашем месте я бы еще раз взглянула на себя в зеркало. В одежде, которая на вас, вы ничего не добьетесь.

В гардеробе Микки не было ничего лучше этого кораллово-розового костюма и белой блузки.

Словно прочитав ее мысли, Эф продолжила:

– Дело не в том, из «Кей-марта»[59]костюм или откуда-то еще. Это как раз значения не имеет. Но юбка слишком короткая, слишком обтягивающая, а с такой грудью, как ваша, не следует носить блузку с глубоким вырезом. Сладенькая, в этой стране полным-полно жадных адвокатов, а вы выглядите так, словно пытаетесь склонить какого-нибудь менеджера подкатиться к вам, чтобы потом вчинить компании многотысячный иск за сексуальное домогательство. Увидев вас, директор по персоналу, независимо от того, мужчина он или женщина, думает: это беда, а у нас и без того хватает проблем. Если у вас есть время, чтобы переодеться перед собеседованием, мой вам совет, переоденьтесь. Не надо так уж явно… выставлять себя напоказ.

И черная эмоциональная дыра Эф отправила Микки в небытие.

Может, инспекторша давала совет с самыми благими намерениями. Может, и нет. Возможно, Микки поблагодарила Эф. Возможно, и нет. Только что она стояла в кабинете, а мгновением позже оказалась в маленьком коридорчике, перед закрытой дверью, но не помнила, как переступала порог.

Вне зависимости от того, сказала она что-то, уходя, или нет, Микки не сомневалась, что ее слова не могли еще больше настроить Эф против нее и повредить шансам Лайлани на получение помощи. Она ничего не могла изменить. Во всяком случае, здесь и сейчас.

Как и прежде, в приемной стояли четыре стула. Только число ожидающих приема людей увеличилось до семи.

В коридоре было жарче, чем в кабинете.

В лифте воздух просто пузырился от жары. И давление по мере спуска нарастало, словно Микки находилась в батискафе, который погружался в океанские глубины. Она даже приложила руку к стене, ожидая, что металлическая панель начнет прогибаться под напором воды.

Ей уже хотелось, чтобы скопившаяся в сердце злость выплеснулась наружу, раскаленная добела, и компенсировала летнюю жару внутренним огнем, потому что вместо ярости ее захлестнуло отчаяние.

На первом этаже она нашла комнату отдыха. Теплая масляная тошнота ползла вверх по стенкам желудка, и Микки боялась, что ее сейчас вырвет.

Дверцы кабинок открыты. В комнате никого. Наконец-то она одна.

Яркий флуоресцентный свет отражался от белого кафеля, рикошетил от зеркал. Их холодные поверхности не охлаждали горячий воздух.

Она пустила холодную воду, подставила ладони под струю воды, закрыла глаза. Несколько раз глубоко вздохнула. Вода из крана лилась теплая, но все равно помогала.

Высушив руки, она повернулась к настенному зеркалу в рост человека. Уезжая из дома, она думала, что в этом наряде производит впечатление деловой, энергичной женщины. Думала, что в этом наряде она хорошо выглядит.

Теперь отражение смеялось над ней. Юбка слишком короткая. И слишком обтягивающая. Вырез не шокирующе низкий, но все-таки низковат для собеседования с будущим работодателем. Может, и каблуки слишком высокие.

Она действительно очень уж явно выставляла себя напоказ. Выглядела дешевкой. Женщиной, которой была, а не какой хотела стать. Она одевалась не для работы, а для мужчин, тех мужчин, которые никогда бы не отнеслись к ней с уважением, мужчин, которые губили ее жизнь.

Она получила горькую пилюлю, а Ф. Бронсон постаралась, чтобы Микки вкусила всю горечь до последнего грана.

Такие советы следует выслушивать от человека, который любит тебя, заботится о тебе, который постарается хоть как-то подсластить лекарство. Тут лекарство «подсластили» уксусом. Если бы Ф. Бронсон думала, что это лекарство, а не яд, наверное, она бы не разлепила губ.

Долгие годы Микки видела в зеркалах красивую внешность и сексуальный магнетизм, который позволял ей получить все, что она хотела. Но теперь, когда у нее появились более высокие устремления, когда вечеринки и внимание плохишей ее больше не привлекали, зеркало показывало ей дешевую крикливость, нескладность, наивность… и отчаянное стремление получить то, что хочется. Ей стало тошно от того, что она видела перед собой.

Микки подумала, что просто переросла потребность использовать собственную красоту в качестве средства или оружия для достижения поставленной цели, но с ней произошли более глубокие перемены. Полностью изменились ее понятия о красоте. Глядя в зеркало, она видела пугающе мало из того, что соответствовало ее новым устремлениям. Возможно, наступила зрелость, но ее это страшило. Раньше она знала, что красота никогда ее не подведет, послужит опорой в самые трудные времена. Теперь эта уверенность бесследно исчезла.

Неудержимое желание разбить зеркало охватило ее. Но прошлое не раскалывалось так же легко, как стекло. А перед собой она видела свое прошлое, упрямое и безжалостное.

Собака и мальчик… Второй лучше переносит августовскую жару, чем первая, первая обладает более острым нюхом, чем второй, второй вновь думает о странном истерическом поведении Гэбби в момент исхода из «Маунтинира», первая – о сосисках, второй восторгается красотой лазурно-синей птички, сидящей на поломанной и покореженной изгороди, вторая вдыхает «ароматы» помета птички… Оба довольны компанией друг друга. Они идут в поисках будущего, сначала по лугу, потом по пустынной сельской дороге, огибают поворот, и внезапно она уже не пустынная.