Тайна императорской канцелярии - Александр Косарев

– Удивительное! – встряхнула она волосами. – Никак не ожидала встретить здесь чисто французский деревенский дом.

– Так я выяснил, в чем тут дело, – поспешил поделиться я полученными сведениями. – Оказывается, на этом месте после войны был лагерь для пленных. И этот дом заключенные строили для коменданта. Возможно, среди них был француз, назначенный руководителем этой стройки. А какой он дом мог построить? Только такой же, какой хорошо знал по прошлой жизни, то есть – французского образца.

– Возможно, – с сомнением в голосе отозвалась девушка, – но я всегда сомневалась в том, что французы воевали против России в прошлом веке.

– Чем черт не шутит? – отозвался я. – Воевали же на стороне немцев и венгры, и итальянцы, и финны, и даже испанцы! Почему бы и французам не затесаться в ту же компанию?

Из-за прибрежных кустов с треском выбрался Михаил, торопливо застегивающий на ходу рубаху.

– Ну, как там обещанные сеновал? – завидев нас, выкрикнул он.

– Просто замечательный, – подхватил я один из стоящих под кустом рюкзаков.

– А я искупался, пока вас не было, – похвастался Михаил. – Водичка прохладная, но еще вполне терпимая.

Разобрав между собой вещи, мы побрели по уже разведанной дороге к дому.

– Как зовут хозяина? – поинтересовался Воркунов. – Случайно не Карабас Барабасович?

– Почему ты так решил?

– Ну вы же видели, какая у него бородища – словно у элодея из сказки.

– Болеслав Мартынович его зовут, – мелодично пропела Сандрин. – Тоже, я бы сказала, имя не слишком российское.

– Так здесь же Беларусь, – прекратил я беспредметный спор. – По сути, пограничная территория. Здесь в свое время и поляки жили, и литовцы, и россияне. Ну и, естественно, в течение веков намешалось тут всякого народа, причем с самыми удивительными именами и фамилиями.

Размещение и устройство на новом месте отняли у нас немало времени. Пока разобрали и развесили сумки, пока распаковали сменную одежду и ополоснулись с дороги, время подошло к вечеру.

– Пожалуйте вечерять, – гулко пронесся по коридорчику призыв хозяина, – а то поостынет все.

От давешнего хлеба с молоком в желудках давно ничего не осталось, и поэтому мешкать и манерничать мы не стали. И едва поднялись на кухню, как нас обдал специфический аромат, идущий от пылающего смолистыми поленьями очага.

– О-о, да тут целый камин! – восторженно воскликнул Михаил, непроизвольно бросаясь к огню. – А чем это так сильно пахнет?

– Можжевельником, – буркнул в ответ хозяин, водружая на стол большой горшок с каким-то аппетитно дымящимся варевом. – Бросаю понемногу веточек в огонь, особенно осенью и зимой. Сразу вспоминается лето, да и из хлева меньше тянет… Ой, да что же вы стоите, – указал он рукой на заранее отодвинутые от стола монументальные стулья, – присаживайтесь! Буду вас угощать нашими деревенскими деликатесами.

Ужин, более похожий на званый обед, был и в самом деле необычайно вкусен. На закуску предлагался салат из овощей, явно выращенных в теплице. На первое была подана густейшая уха из того самого закопченного котла, а на второе – запеченная в тесте рыба. Но начался ужин с содержимого внушительной зеленоватой бутыли, на добрую четверть заполненной какими-то травами и корешками.

– Очень, очень рекомендую, – налил всем хозяин по пузатой рюмочке. – Держу этот самодельный ликерчик только для самых торжественных случаев.

На всякий случай я вначале только лизнул содержимое рюмки. Но это и в самом деле оказался ликер, вкусом и консистенцией чем-то напомнивший мне легендарный «Бенедиктин», который я дегустировал на чьем-то дне рождения. Пился он столь легко, что и первая, и вторая, и даже третья рюмка провалились в меня совершенно незаметно. Но вскоре сказалось воздействие напитка: за столом началось буйное веселье. Сандрин вспоминала свои университетские проделки, Михаил неудержимо фонтанировал довольно пошлыми анекдотами, а я просто хохотал над ними обоими чуть ли не до слез. Относительно сдержанным оставался лишь хозяин дома. Он, правда, тоже улыбался и радостно нам всем подмигивал, но в разговоры старался не встревать, продолжая подливать свое хитрое вино в наши рюмки и накладывать еду в тарелки. Мы блаженно сидели у очага около часа, и только протяжный собачий вой, донесшийся из-за окна, заставил нашего кормильца спешно вскочить с места.

– Пойду Матина поскорее привяжу, – словно извиняясь, проронил он, выскальзывая за дверь.

Как и когда мы закончили трапезу, я уже не помню. Лишь открыв глаза поутру, я долго вглядывался в пробивающийся сквозь щель лучик света, пытаясь вспомнить, где я и что со мной. Сообразив наконец, куда мы приехали и с какой целью, я с протяжным зевом раскинул руки в стороны.

– Саша, – донесся до меня голос Сандрин, – ты уже проснулся?

– Угу, – повернулся я в ее сторону, – а ты как отдохнула?

– Ой, просто отлично! Спала так, будто всю жизнь перед этим бодрствовала.

– Да, – подполз я к ней поближе, – на нашем сене знатно спится.

– Я вот что думаю, – вдруг прошептала она, в свою очередь придвинувшись столь близко, что ее губы почти коснулись моего уха. – Наш хозяин, этот… как его… Мартынович, все же странный человек. Ты не находишь?

– Может, и странный, – мигом разомлел я от ее легких прикосновений, – но что с того? Во всяком случае, он вполне нормально держится, я бы сказал, даже дружелюбно. И готовит замечательно…

– Вот и я о том же, – не унималась она. – То, что он умеет готовить, это само по себе не странно: у нас во Франции повара сплошь мужчины. Но ты помнишь, как он назвал свою собаку?

– Не-а.

– Он назвал ее Матин!

– И что? У моего приятеля тоже есть собака породы далматин!

– Это название породы, – возразила Сандрин, – а не имя! А слово «матин» по-французски означает «сторожевая собака»! Выражение довольно-таки устаревшее и используется теперь редко, но это так.

– У тебя явно началась паранойя! – принялся я выбираться из поглотившего меня сена. – Да скорее всего это простое совпадение. Подумаешь, Матин! Мой дядя свою собаку вообще звал Авоськой. Так и говорил: «Эй, Авоська, пошли в гастроном». Та тут же хватала авоську в зубы и – бегом к двери.

– Авоська… это что такое? – переспросила Сандрин, не устающая изучать причуды русского языка.

– Род небольшой плетеной сумки, – пояснил я, нащупав свои джинсы. – Раньше, в Союзе, они широко использовались нашим населением как средство для переноски покупок, особенно продовольственных.

В этот момент в дальнем углу шумно завозился Михаил, и наш разговор сам собой прервался. Когда мы, помятые и всклокоченные, выбрались на кухню, нас ожидал приятный сюрприз. На столе, накрытые полотняными рушниками, стояли два больших блюда. Одно с остатками вчерашнего салата, а другое – с нарезанной крупными кусками яичницей с салом и чесноком.