Единственная наследница - Звева Казати Модиньяни

– Пойдем, – сказал Чезаре, беря ее за руку. Он подвел ее к большому венецианскому зеркалу и начал раздевать, неторопливо, спокойно. Она увидела себя обнаженной в изящной раме старинного, потускневшего от времени зеркала. Отражение ее в зеркале казалось творением искусства.

Мария поразилась собственному спокойствию: стыдливость отступила, и она готова была броситься в бездну страсти, смешиваясь с радостью и ужасом.

Чезаре за ее спиной вынул из кармана что-то, что в мягком приглушенном свете лампы искрилось волшебными искрами.

– Что это? – спросила Мария при виде этого чуда. Это было колье из чистейших сапфиров в оправе из золота.

– Теперь ты само совершенство, – сказал Чезаре, застегнув драгоценность на шее Марии.

– А когда пробьет полночь, – сказала она, недоверчиво улыбаясь, – каждый сапфир станет кукурузным зернышком, и все окажется сном.

Мария была потрясена этим подарком. Ей доводилось видеть драгоценности в богатых домах, но колье это затмевало все виденное ею. Она слышала, что такие драгоценности стоили как целый дом. И если это было правдой, то колье, которое сверкало на ее шее, тянуло на трехэтажный особняк. Ей казалось, будто вес камней при мысли об этом точно увеличивается. Что еще мог сделать для нее этот мужчина?

Она ощутила, как нежная и сильная волна подняла ее – то были мужские руки, которые понесли ее на постель. Эти руки гладили, ласкали ее, губы его скользили по ее груди, и все его сухое поджарое тело своей близостью заставило ее трепетать. С этого момента ее совесть молчала; и не было больше тревог и сомнений, и не было больше греха и стыда. Только стон наслаждения и жажда любви.

Чезаре, напряженный, как лук, вошел в нее с необычайной силой, поцелуем заглушив крик, готовый сорваться с ее уст. В ее мозгу зажегся волшебный свет, в ушах зазвенели серебряные колокольчики, и нахлынуло счастливое забытье.

Со временем Мария и Аузония сблизились, потом стали как сестры, когда Аузония поняла, что ей нечего опасаться Марии, которая совсем не походила на тех расфуфыренных светских женщин, которые появлялись здесь прежде. Аузонии, смуглолицей и крепкой, не было и тридцати, но выглядела она старше. Марии она была предана всей душой. Единственное, с чем она в жизни не могла смириться и принять, это – неверность, греховность женщины, связь с мужчиной, который не был ее мужем. Вину за это она возлагала на женщину.

– Я должна тебе сказать, хоть это и не мое дело, – Аузония привыкла говорить Марии «ты» и считала, что должна открыть ей глаза, научить уму-разуму, даже если той это придется не по нраву. – Ты, конечно же, можешь послать меня куда подальше, но мой долг предостеречь тебя. Ты уверена, что хорошо поступаешь?

Перед этой женщиной, казавшейся много старше ее и к тому же по-крестьянски целомудренной, Мария чувствовала себя виноватой.

– Не знаю, – ответила она, краснея.

– Синьор Чезаре добрый, – заметила Аузония, хлопоча вокруг плиты, – но все же он наш господин, хозяин. Господа должны жить с господами, – добавила она, – а слуги со слугами. Иначе в мире все пойдет вкривь и вкось.

К тому же в девяти случаях из десяти, – изрекла Аузония, – такие истории кончаются плохо.

– Но в одном случае все же кончаются хорошо. – И Мария характерным движением откинула назад голову. Она вспомнила о Немезио, о жизни с ним в мансарде, о своем доме с общим коридором на корсо Верчелли и спросила себя, а что, если бы она вернулась обратно? Ей хватило бы решимости уйти из своей роскошной синей комнаты, из парка Караваджо, но что потом? В том мире, в котором она оказалась, ее мучило сознание двойственности своего положения. Но здесь она зависела от одного-единственного мужчины, и ее не касались жестокие законы мира реального.

– Синьор Чезаре добрый, – повторила Аузония, – но он мужчина, а известно, что…

– Мужчина – это охотник, – пошутила Мария.

– А если он к тому же и твой хозяин, то хуже некуда. Я говорю об этом ради тебя, Мария. Да, в одном случае из десяти эти истории кончаются хорошо, как в сказке. Бывает ведь, что выигрывают и в лотерею в Триполи. Но знаешь, сколько проигрывают?

– Не будем о грустном! – воскликнула Мария, чтобы остановить своего «говорящего сверчка».[13]– Пусть время рассудит нас.

– Не жди, что все разрешится само собой.

– Все не так просто, Аузония.

– В жизни все непросто.

– Я тебя поняла, – с мрачным видом проговорила Мария, – но все равно я не могу принять решение. Не знаю даже, что во мне говорит: страх или любовь, – призналась она. – Пусть судьба за меня решает. Я приму все.

В тот день, когда Чезаре отправился рыбачить на Адду, Мария поняла: она беременна. Впервые с ней это случилось в Модене, и тогда она сразу догадалась, в чем дело.

С тех пор как она стала женщиной, Мария всегда была очень внимательна к своему календарю, но, уйдя от мужа, перестала обращать на это внимание. В конце же июля, когда сошлась с Немезио на лугу у картезианского монастыря Кьяравалле, снова из опасения вернулась к старой привычке. К тому же она помнила ужасную фразу матери: «Смотри, как бы твой муж не оставил тебе еще один подарок, кроме сына, который у тебя уже есть».

Она мысленно вернулась к дате последнего цикла, закончившегося десятью днями раньше. Она читала, что у женщины с нормальным циклом овуляция происходит между тринадцатым и четырнадцатым днем от начала месячных. Сношение с Немезио произошло на десятый день от начала цикла. Значит, тогда этого случиться не могло. Но ведь бывают и исключения из правила. Чье же семя – Немезио или Чезаре – оплодотворило ее? Никто, кроме нее, не мог разрешить это сомнение.

Мария стояла на балконе синей комнаты, когда ощутила слабую тошноту, холодный пот на лбу. У нее подкосились ноги, и она опустилась на каменный пол балкона без чувств. Аузония, которая заметила это из сада, вмиг прибежала и привела Марию в чувство с помощью склянки с уксусом и легких похлопываний по щекам.

– Я упала, как переспелая груша, – сказала Мария, немного стыдясь своей слабости.

– Перегрелась на солнце, – попыталась поставить диагноз служанка.

– Нет, это не солнце, – прошептала Мария со слезами на глазах.

– Но тогда, – воскликнула та со страхом и радостью, – ты ждешь ребенка! – Сама она всегда желала ребенка, но ее чрево было иссохшей почвой. – Ты уверена?

– Да, Аузония, я и вправду беременна. – Мария дотронулась до груди и почувствовала, какая она напряженная и болезненная. Ее светло-карие глаза стали блестящими и томными.

– Этого следовало ожидать, – проворчала Аузония. Она помогла Марии усесться в кресло. – А он… я хочу сказать, синьор знает об этом?