Тайна за семью печатями - Джеффри Арчер

Они загасили огонь, подмели пол и убрали все, что использовали, обратно в машину.

Напоследок в фургон отправились лестница, молоток и три запасных гвоздя. Полковник отвел автокран точно на то же самое место, откуда брал его, в то время как плотник и литейщик заняли места в фургоне. Инженер отпер дверь ангара и отошел в сторону, давая выехать полковнику. Командир не глушил мотор, пока его заместитель запирал дверь ангара и усаживался рядом с ним.

Полковник медленно проехал по территории порта до ангара таможни. Он вышел из фургона, прошел в офис и отдал ключ от ангара офицеру с тремя серебряными нашивками на рукаве.

– Спасибо, Гаррет, – сказал полковник. – Знаю, сэр Алан будет очень признателен и, несомненно, поблагодарит вас лично, когда мы все встретимся на ежегодном ужине в октябре.

Таможенный офицер отдал честь, а полковник Скотт-Хопкинс вышел из кабинета, уселся за руль белого «бедфорда», включил зажигание и отправился в обратный путь в Лондон.

Фургон «Сотби» с отремонтированным колесом прибыл в порт почти на сорок минут позже назначенного времени.

Когда водитель остановился напротив ангара номер 40, он с удивлением увидел десяток таможенных чинов, окружавших ящик, за которым он приехал.

Он повернулся к своему напарнику:

– Берт, что-то случилось.

Когда они вышли из фургона, погрузчик поднял ящик и в сопровождении нескольких представителей таможни – чересчур многих, по мнению Берта, – подвез его к задней двери фургона и загрузил внутрь. Процедура передачи груза, обычно занимающая несколько часов, была завершена за двадцать минут, включая оформление документов.

– Что, интересно, в этом ящике? – спросил Берт, когда они отъехали.

– Без понятия, – ответил водитель. – Грех жаловаться, зато все прошло так быстро, что успеем дома послушать «Званый вечер» Генри Холла по «Би-би-си хоум сервис»[63].

Себастьяна также удивила оперативность и скорость процедуры передачи статуи. Он мог только предполагать: либо статуя невероятно ценная, либо дон Педро обладал в Саутгемптоне таким же влиянием, как и в Буэнос-Айресе.

Себастьян поблагодарил офицера с тремя серебряными нашивками и вернулся на причал, где присоединился к немногим оставшимся пассажирам, дожидавшимся прохождения паспортного контроля. Первый штамп в первом паспорте вызвал у него улыбку, но эта улыбка превратилась в слезы, когда он вошел в зал прибытия и увидел встреча ющих его родителей. Он признался им, как остро чувствует свою вину, и через минуту уже казалось, будто он никуда не уезжал. Никаких взаимных упреков и обвинений, никаких нотаций, отчего он еще сильнее почувствовал себя виноватым.

По пути обратно в Бристоль у Себастьяна было столько всего рассказать им: Тибби, Дженис, Бруно, мистер Мартинес, принцесса Маргарет, посол и офицер таможни – все сыграли свои роли в его рассказе. Лишь о Габриэле он решил умолчать и приберечь этот рассказ для Бруно.

Когда они проехали через ворота Мэнор-Хауса, первой, кого увидел Себастьян, была Джессика, бегущая к ним.

– Никогда не думал, что буду по тебе скучать, – сказал он, выскочив из машины и обняв ее.

Фургон «Сотби» свернул на Бонд-стрит сразу после семи. Водитель не удивился, увидев полдюжины репортеров, маячивших на тротуаре. И хотя им оплачивали работу в неурочное время, они наверняка мечтали поскорее попасть домой.

Мистер Дикинс, глава Департамента импрессионистов, проконтролировал выгрузку из фургона и перенос ящика в кладовую аукциона. Он терпеливо дождался, пока деревянные планки не были оторваны и не убрана стружка, чтобы лично удостовериться, что номер в каталоге соответствовал цифре на скульптуре. Он наклонился и, разглядев цифру 6, вытравленную на бронзе под подписью Огюста Родена, улыбнулся и поставил галочку в грузовой декларации.

– Большое спасибо, ребята. Можете отправляться домой. Документами я займусь с утра.

Покинув здание в этот вечер последним, мистер Дикинс запер дверь и зашагал в сторону станции метро «Грин-Парк». Он не заметил человека, стоявшего на входе антикварного магазина через улицу.

Как только мистер Дикинс скрылся из виду, человек вышел из тени и направился к ближайшей телефонной будке на Керзон-стрит. Четыре пенни он приготовил заранее – ведь он всегда старался предвидеть любую неожиданность. Он набрал номер, который знал наизусть. Когда на другом конце линии ответили, он нажал кнопку «А» и сказал:

– Выгруженный «Мыслитель» ночует на Бонд-стрит, сэр.

– Благодарю вас, полковник, – сказал сэр Алан. – У меня для вас будет еще одно задание. Я позвоню.

Связь оборвалась.

На следующее утро рейс БТВА номер 714 из Буэнос-Айреса приземлился в лондонском аэропорту. Дона Педро вовсе не удивило, что каждый из его и Диего чемоданов оказался вскрытым, проверенным и перепроверенным несколькими сверхусердными таможенниками. Когда они наконец нарисовали мелом крест на боку последнего чемодана, Мартинес почувствовал среди офицеров таможни легкий трепет разочарования. И они с сыном отправились к выходу из здания аэропорта.

Как только оба устроились на заднем сиденье «роллс-ройса» и двинулись к Итон-сквер, дон Педро повернулся к Диего и произнес:

– Вот что я тебе скажу: британцы все начисто лишены воображения.

В тот вечер первый лот должны были представить не раньше семи. Тем не менее задолго до назначенного часа в здании аукциона битком набилось народу, как всегда бывало в вечер открытия продаж произведений импрессионистов.

Триста кресел занимали джентльмены в смокингах и дамы в нарядных длинных платьях – люди словно пришли на премьеру в оперу, и предвкушаемое действо обещало стать не менее драматичным, как и все, что мог предложить им театр Ковент-Гарден. И хотя существовал сценарий, этой аудитории всегда доставалось все самое лучшее.

Приглашенные гости разделились на несколько категорий. Серьезные покупатели на торгах зачастую опаздывали к началу, поскольку имели зарезервированные места и не особо интересовались несколькими начальными лотами, которые, словно второстепенные персонажи в пьесе Шекспира, существуют лишь для разогрева публики. Торговцы произведениями искусства и владельцы галерей, которые предпочитают стоять в конце зала со своими коллегами и делить между собой объедки, летящие со стола богатеев, когда лоту не удается достичь назначенной цены и он должен быть снят с торгов. А еще были те, кто относился ко всему как к светскому мероприятию. Торги их не интересовали – они наслаждались зрелищем супербогачей, воюющих друг с другом.

Присутствовала здесь наиболее беспощадная разновидность рода человеческого, со своими собственными подкатегориями. Жены, пришедшие понаблюдать, сколько их мужья потратят на предметы, которые их абсолютно не интересуют, поскольку они предпочитают тратить свои деньги в других заведениях на этой же улице[64]. Были здесь и подруги – эти вели себя скромно, сидели тихо, потому что очень надеялись стать женами. И наконец, просто красавицы, не имевшие другой цели в жизни, кроме главной: вытеснить с поля боя как жен, так и подруг.