Две повести о Манюне - Наринэ Абгарян

– Глаза в глаза! – выкрикивал он. – Юра, не отрывайся от моих глаз.

– Придавит на хрен, – не выдержала Каринка и тут же получила подзатыльник от мамы. – Мааааааа, а чего я такого сказала?!

– Не смей так об отце говорить!

– Я даже не знаю, кого касался этот «на хрен», папы или дяди Миши, – потерла затылок Каринка.

– Вот за обоих и получила! И вообще не смей так говорить.

С восьмого раза, чуть ли не вышивая маршрут парковки крестиком («кха-кха», – обиженно кряхтел «жигуленок»), папа таки заехал в гараж, и они с дядей Мишей, обнявшись, нетвердой походкой пошли к подъезду. Мы побежали открывать им дверь.

– Дядя Миша, вы сегодня будете у нас ночевать, да? – спросила я.

– Уй, Нариночка, и ты здесь? – обрадовался дядя Миша.

– А где мне быть? Это же мой дом!

– Да-а? – казалось, дядя Миша сильно озадачен моим ответом.

– Конечно, останется. Он же не хочет, чтобы Ба его побила, – хмыкнула Каринка и тут же огребла второй подзатыльник, теперь уже от папы.

– Да что я такого сказала? – заорала она.

– Не смей так о взрослых говорить!

– Можно подумать, я соврала или сказала «на хрен»! – обиделась сестра.

Конечно же, Каринка не соврала. По негласному правилу, установленному между нашими домами, если дядя Миша позволял себе выпить лишнего, то ночевать приходил к нам. Негласное правило называлось «чтобы мать не выела мне мозг». К слову, это правило спасало не только дяди-Мишин, но и папин мозг, потому что нашей маме было неудобно ругать мужа при посторонних. И ей ничего не оставалось, как безропотно носить мужчинам кофе на балкон, где они курили и разглагольствовали на разные темы. Вот в прошлую субботу, обрадованный маминой покладистостью, папа и расщедрился на обещание:

– Жена, в следующие выходные я покрашу перила, а то они совсем облезли.

– Прально, – похвалил друга дядя Миша.

– Я потом напомню о твоем обещании, – хмыкнула мама.

– Не надо мне напоминать, я что, склеротик?

И теперь папа сверлил нас своими большими зелеными глазами и требовал справедливости.

– Семью восемь, – мигом закатила глаза Каринка, – семью восемь…

– Пусть ответит Наринэ, она моя старшая дочка и никогда меня не подведет, – с нажимом выговорил папа. Каринка тут же бросила зубрить таблицу умножения и уставилась на меня.

Я вздохнула. Молчать более не представлялось возможным, перст судьбы указал на меня.

– Пап, – заблеяла я, – ты действительно обещал покрасить перила! – и, видя вытянувшееся лицо отца, поспешно добавила: – Но не все, а через одно!

– Ха-ха! – подскочила мама. – Видишь? Придется красить!

– Захрмар[15]вам, – прогрохотал папа, – для чего я всю жизнь на врача учился? Чтобы сейчас маляром работать? Но ничего, талантливый человек талантлив во всем! Несите ваши краски!

Мы хотели понаблюдать за тем, как папа красит перила, но тут примчалась Маня.

– На крыше сорок второго гаража яблоку негде упасть, – заявила она с порога.

– Придется в толпе локтями шуровать, – пригорюнились мы.

– Девочки, вы в толпе ничего не увидите, лучше выглядывайте в наши окна, сверху обзор лучше, – предложила мама.

Мы хотели возразить, что с нами будет Каринка, а там, где Каринка, места в первом ряду партера нам обеспечены, но тут послышались гудки, и мы побежали к окнам.

Во двор торжественно въезжал свадебный кортеж. Машин было пять, и в самой роскошной – новенькой белой «шестерке», привезли невесту. За «шестеркой» следовали две «копейки», один раздолбанный «Виллис», и замыкал процессию отчаянно тарахтящий «Запорожец». Все машины были украшены разноцветными лентами и воздушными шарами, а на капоте шестерки красовалась большая кукла в белом платье и развевающейся фате!!!

– Ух тыыыыы! – выдохнули мы.

– Если бы мы спустились вниз, то я бы точно до этой куклы добралась, – расстроилась Каринка.

– Зачем она тебе? Ты же не играешь в куклы!

– Да мне просто интересно, каким образом они ее к капоту прикрепили.

Я хотела предположить, что куклу, возможно, просто приклеили, но тут грянула громкая музыка – забарабанили доолы, выдохнул аккордеон, заверещала зурна – это маленький оркестр музыкантов вышел из подъезда встречать новобрачных. Люди, обступившие нарядную «шестерку», заволновались и отодвинулись, потому что к машине приближалась новоиспеченная свекровь. Она несла на плече завернутый в рулон небольшой ковер.

– Тетя Эля, давай поможем, – кинулись к ней зеваки.

– Я сама, – пропыхтела тетя Эля.

Она доковыляла до машины, расстелила ковер возле ее задней дверцы, смахнула пот со лба и властным жестом остановила музыкантов. Зурна захлебнулась в крике, аккордеон захрипел и выдохнул мехами «ш-ш-ш-ш».

– Выхооооо-ди! – скомандовала тетя Эля.

«Ыяаааааа», – со скрипом распахнулась дверца «шестерки», и на ковер шагнула тоненькая невеста. «Куда уходит детство», – витиевато заиграла зурна, вплетая в мелодию известной эстрадной песни восточные нотки. Невеста была в кипенно-белом платье с каким-то немыслимым количеством оборок и воланов и в широкополой белой шляпе, с полей которой свисала густая вуаль.

– Что творится, что творится! – покрылись мы мурашками. – Мам, поди сюда, посмотри, какая невеста красивая.

Мама подошла к окну и глянула вниз. По выражению лица было видно, что ей не очень нравится то, что происходит во дворе. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут тетя Эля снова властным жестом остановила музыкантов, выдрала со своего пальца кольцо, потрясла им в воздухе, и с криком: «Брыльянт в три карата на чистом золоте носи на здоровье дочка!» – вдавила его в палец невесты. Народ ахнул и заволновался, доол пробил туш.

– Бедная девочка, – покачала головой мама.

– Это почему? – обернули мы к ней свои любопытные мордочки.

– Да я просто так, не обращайте внимания.

Тем временем из машины выбрался жених. Оркестр почему-то затянул «Все могут короли». Выглядел Григор просто бесподобно, как герой индийского фильма. Он был в белом жутко скрипучем кримпленовом костюме. По плечам, поверх пиджака, крыльями подстреленной птицы простирался длинный ворот красной гипюровой рубашки, а из-под расклешенных брюк выглядывали красные носки («марьяж де колер» – вспомнила я выражение, услышанное от мсье Карапета). Туфли жениха были черные, лаковые, на большом каблуке.

– Вах, мама-джан, – выдохнула Манька, – вылитый Санджив Кумар!

Тетя Эля, видимо, тоже так подумала. Она припала к груди сына и залилась горькими слезами. Зурна ушла в минор и затянула «Оровел» Комитаса.