Две повести о Манюне - Наринэ Абгарян

– О нет, – простонали гости из Еревана.

– Поздно, – откупорил папа бутылку, – сейчас покушаем, заодно обсудим, с чего это вы взяли, что я буду сниматься в вашем фильме.

Вот так мы и не попали в телевизор. Да и фильм о городке Берд не появился на экранах. Только в новостях показали маленький сюжет, где Арменак Николаич, шевеля густыми бровями и глядя куда-то мимо камеры, важно говорил:

– Приезжайте к нам, у нас очень гостеприимные и хлебосольные люди. И я гарантирую, что вы навсегда запомните наш благодатный край.

Судя по тому, что с телевидения никто больше не приезжал, поездку в наш благодатный край телевизионщики таки запомнили навсегда.

Ноябрь в том году выдался солнечным и очень теплым. Двадцать градусов, даже по меркам южной осени – это много. Природа еще буйствовала разноцветьем листвы, а небеса уже по-зимнему унеслись ввысь и казались пронзительно звонкими. Огромные звезды, которые летом переливались прямо над головой, хочешь – протяни руку и зачерпни горсть, – застыли в далекой небесной дали. Солнце превратилось в большой багрово-красный шар. На закате, словно в нерешительности, оно ненадолго зависало над синими холмами полотном Сарьяна, а потом стремительно уходило за горизонт. Сутки напролет над городом пролетали стаи птиц. Они кричали дивными голосами, прощаясь с северной стороной.

Не за горами были холода.

Папа всегда был очень теплолюбивым созданием и отчаянно ненавидел зиму. Если 22 июня люди радовались самому длинному дню в году, то он ходил мрачнее тучи и бурчал:

– День пошел на убыль, скоро холода.

С наступлением осени он ежедневно оповещал наше семейство, на сколько минут сократился световой день.

– Солнце взошло в шесть часов пятнадцать минут, а зайдет в двадцать сорок семь, – замогильным голосом говорил он. – Минус семь минут!

Мы скорбно кивали в ответ. Наши постные мины утешали отца, но ненадолго. Через некоторое время он опять принимался жаловаться на неминуемое наступление холодов.

Вот и сейчас папа остервенело листал журнал по медицине и, периодически выглядывая в окно, вздыхал:

– Завтра уже зима!

Мы с Каринкой в спешном порядке доделывали уроки. Времени было в обрез – к пяти часам надо было успеть вскарабкаться на крышу гаража сорок второй квартиры, откуда двор просматривался как на ладони. Дело в том, что в четвертом подъезде сегодня играли свадьбу – тетя Эля женила своего единственного сына Григора. И нам очень хотелось увидеть, как свадебный кортеж въезжает во двор.

– Нарка, – минут десять назад предупредила меня по телефону Манюня, – остались две задачи по математике. Доделываю и бегу к вам, без меня во двор не выходите.

– Не выйдем, ждем, – заверила я и помчалась в кабинет.

– Манька скоро будет, – зашептала я сестре.

– Пятью семь… пятью семь… двадцать восемь! – зачастила Каринка. – Нет, тридцать пять. Да что же это такое, – воскликнула она, – какой идиот придумал таблицу умножения?

– Тот же идиот, который зиму придумал, – не растерялся папа.

Мама сидела в кресле и, натянув на лампочку носочек Гаянэ, штопала пятку.

– Юра, посмотри, какой день погожий, при чем здесь зима? – не вытерпела она.

– Женщины, что с вас взять! Вы не умеете видеть в перспективе, радуетесь только сегодняшнему дню, а мы, истинные мужчины, вглядываемся в дали!

– На пути в эти дали зацепи мужскими очами балконные перила. Видишь, как они облезли? А ты ведь обещал покрасить их! – не растерялась мама.

Папа поперхнулся от возмущения:

– Не было такого!

– Ты бы при девочках постеснялся врать!

– Дети, – обернулся к нам папа, – я когда-нибудь обещал вашей матери покрасить балконные перила?

Мы с Каринкой переглянулись.

– Пятью восемь, – зачастила Каринка, – пятьюююююю восемь…

– Сорок! – рявкнула я.

Никому из нас не хотелось отвечать папе, чтобы не обижать его. Потому что мама была права, он действительно обещал покрасить балконные перила.

– Я, кажется, вам вопрос задал, – рассердился отец.

– А это считается, когда пьяный человек что-то говорит? – заюлила Каринка.

Папа заволновался. Видно было, что он смутно стал что-то припоминать. Но сдаваться не собирался.

– Считается, – пророкотал он, – только я не понимаю, при чем здесь пьяные. Вы хоть раз меня пьяным видели?

– Ха-ха-хааааа, – театрально расхохоталась мама.

– Выпившим – да, но пьяным – никогда! – не унимался отец.

Мы сконфуженно молчали.

Дело в том, что в прошлую субботу папа с дядей Мишей вернулись домой совсем навеселе – отмечали развод дяди-Мишиного заместителя. Это было очень примечательное возвращение: сначала во двор вкатилась папина «копейка», потом оттуда вылезли наши мужчины, зачем-то минут десять с умным видом заглядывали под капот машины, а потом долго скреблись в чужой гараж. Папа шуровал в замке ключами, а дядя Миша покачивался рядом и бурчал: «Дай мне ключ, я сам отк… открою, безрукий ты человек, ик». Мы с замиранием сердца наблюдали за ними из-за занавесок.

– Да что же это такое, – кипятился отец, – замок сломмался, что ли?

– Юра! – не вытерпев, мама высунулась в окно.

Папа с дядей Мишей одинаково выпятили грудь, подобрали попы и, напустив на себя независимый и по возможности трезвый вид, повернулись к дому передом, к гаражам задом. Долго пытались сфокусироваться на окне, из которого выглядывала мама. Наконец это им удалось. Папа пожевал губами и любезно отозвался:

– Чего тебе, женщ-щина?

– Посмотри направо!

– Зачем направо, настоящий муж-чина должен смотреть налево! – запетушился дядя Миша.

– А потому, настоящие мужчины, что наш гараж находится справа, а вы скребетесь в гараж двадцать девятой квартиры!

– Ничего мы не скребемся, мы покурить тут встали, – буркнул папа и достал из кармана пачку сигарет.

Они с дядей Мишей сначала демонстративно покурили и только потом открыли двери нашего гаража. Папа сел за руль, чтобы припарковать машину.

– Юра, – суетился перед капотом дядя Миша, – смотри мне в глаза, я тебе ук… указываю путь!

Мы в диком волнении наблюдали из-за штор, какие невероятные зигзаги выписывает отец, чтобы заехать в гараж. Дядя Миша метался между двумя лучами от горящих фар и указывал другу путь очами.