Жили два друга - Геннадий Семенихин

– Ну как?

– Хорошо, – не совсем уверенно отвечала Зарема, – только почему твои стихи такие мрачные?

– А я их для новой повести написал, о неудачливом поэте, который замышляет самоубийство, но потом видит, что мир прекрасен и не обязательно быть в нем паршивым рифмоплетом, – невесело пошутил Демин и вдруг похлопал жену по плечу. – Послушай, Зарка, а ну все к черту: и стихи, и прозу. Посмотри, какое лето за окном. Июль вовсю бушует, а мы в городе паримся. Давай на крымское побережье махнем. И не в какой-нибудь писательский Дом творчества, а в самый обыкновенный профсоюзный, где и знать-то тебя никто не будет. Я поработаю, тебе тоже полезно позагорать и покупаться, а то опять покашливать стала. Едем?

– Едем, едем, – встрепенулась Зарема.

Перед двухэтажным светлым коттеджем стояли пионеры. Мальчики и девочки, по виду семиклассники, выстроились у входа в левое крыло здания, совсем как на торжественной линейке. Были они в белых блузках и синих шапочках. Стоявший на правом фланге толстощекий паренек поднес к губам горн, а другой ударил в барабан.

И тогда пионеры дружными звонкими голосами стали выкрикивать заранее отрепетированный текст.

– Горячий пионерский привет военному летчику и писателю Николаю Прокофьевичу Демину, автору нашей любимой книги «Ветер от винта».

Из-за кустов магнолии выскочил запыхавшийся сторож, тощебородый, в белых парусиновых брюках и красной футболке, сердито закричал:

– Кто вас пустил на территорию! Отдыхающих перебаламутите.

Но было уже поздно. На крыльцо вышел светловолосый человек в тенниске, обнажающей сильные загорелые руки, за ним высокая черноглазая женщина с длинной, ниже пояса, косой. Несмотря на жару, на ее плечи был наброшен теплый шарф – Зару с утра знобило.

– Здравствуйте, гвардейцы! – смеясь, окликнул пионеров Николай. – Вольно!

Строй смешался, и пионеры мгновенно окружили скамейку, на которую сели Демин и Зара.

– Ну вот, теперь расспрашивайте, о чем хотели.

Пионеры один за другим стали задавать заранее намеченные вопросы.

– Товарищ Демин, нам очень нравится ваша повесть «Ветер от винта», – пропищала тоненькая девочка с ямочками на подбородке.

– Мы всегда будем брать пример с ваших героев, – прибавил толстощекий паренек с горном.

– А скажите, товарищ Демин, в образе главного героя вы имели в виду себя или нет? – спросил третий.

– Над чем вы работаете сейчас, товарищ Демин?

– А какие черты вы считаете обязательными для летчика?

– Товарищ Демин, – заученно начал толстяк, который, вероятно, был в этой группе старшим, – вас, одного из наших любимых писателей, мы приглашаем на сбор и просим рассказать о том, как вы работали над своей книгой.

– Спасибо, ребята, на сбор я приеду, – согласился он, – но про книгу ничего рассказывать не буду. Я вам лучше, ребята, о войне расскажу. О том, как с товарищами в бой ходил, как они летали и погибали, как врага громили. А теперь до свидания… потому что… – он не договорил. В эту минуту Зарема встала со скамейки и быстро пошла к крыльцу. Взбежав по ступенькам, она на мгновение остановилась, захлебнувшись сильным порывом кашля, а потом скрылась за дверью. Торопливо попрощавшись с пионерами, Николай побежал за ней.

В большой комнате Заремы не было. Она сидела на веранде, освещенной палящим полуденным солнцем, и прикрывала рот шарфом. Преодолевая приступы кашля, она виноватым голосом заговорила:

– Я все-таки поступила неосторожно. Ты прав быт, Коленька, когда настаивал перед отъездом показаться врачам. У нас же в городе прекрасные легочники. Давай уедем отсюда домой. Мне как-то тревожно, Коленька… Ведь такого приступа еще не было.

* * *

Они сидели вдвоем в кабинете с высокими окнами, выходившими в залитый солнцем больничный парк: Демин и высокий старик с густой, совершенно седой шевелюрой и острым взглядом светлых выпуклых глаз, еще не тронутых склеротической паутинкой. Имя старика знал весь мир. Он был профессором многих иностранных медицинских кафедр, почетным академиком ряда стран, автором важных научных работ. Он только что закончил обследование Заремы, и перед ним лежала пухлая история ее болезни, из которой выглядывали уголки темных рентгеновских снимков. Холодная ладонь старика лежала на этой папке.

– Мне с вами очень тяжело говорить, Николай Прокофьевич, – начал он, – тем более что я поклонник вашего таланта. Но вы, Николай Прокофьевич, еще и летчик. И вам, очевидно, правду лучше всего сказать сразу. Не так ли?

– Да, – мертвым голосом ответил Демин. Он сидел, плотно сдвинув колени, всем корпусом подавшись вперед.

Так он когда-то сидел в кабине «Ильюшина», когда отдавал от себя тяжелую ручку, заставляя машину пикировать на цель под самым крутым углом, и видел клубы зенитных барашковых шапок в смотровом стекле фонаря.

– Ваша Зарема… – профессор вдруг смолк, увидев напряженные плечи Демина. Стало слышно, как тикают часы на письменном столе рядом с чернильным мраморным прибором.

– Договаривайте, – хрипло потребовал Демин.

– Обречена, – закончил профессор, и опять стало тихо.

– Что? – громко произнес Демин.

– Злокачественная опухоль левого легкого. Операцию делать уже поздно.

Профессор выпрямился. Тяжело дышал Демин.

– Сколько времени она еще проживет? – ровным голосом спросил Демин, и профессор почувствовал, какая в этом голосе тоска. Многим за свою долгую жизнь объявлял он суровые решения. Видел, как плачут и падают в обморок люди, а то и сразу лишаются на какое-то время рассудка. Такого, как Демин, он еще никогда не видел. «Это не лицо, а каменная маска, под которой сплошное страдание», – с уважением подумал профессор. А Демин тем временем снова видел из кабины ИЛа поле боя и почти явственно ощутил, как встряхнуло машину, как опаляющее пламя дохнуло нестерпимым зноем, столбом встало перед ним. «Я подбит и до аэродрома не дотяну», – вяло подумал Демин в ожидании ответа.

– Она проживет не более двух недель, – тихо сказал профессор.

– А ошибка? Может ли быть ошибка?

– На тысячу случаев одна, и не больше. Однако давайте будем и на это рассчитывать, Николай Прокофьевич. Зара о нашем разговоре не должна знать.

– Само собой, – выдавил Демин.

– И еще одно, – медленно проговорил профессор. – Зара очень тяготится больничной обстановкой, разлукой с вами. Ее лучше забрать домой.