Между жизнью и честью. Книга I - Нина Федоровна Войтенок

части Ладожского озера. Сюда, когда открывается навигация, ежедневно приплывает множество туристических пароходов: из Москвы и Санкт-Петербурга, Казани и Нижнего, Волгограда и Ростова-на-Дону, из многих других городов Европейской России… И я там был в начале шестидесятых на теплоходе Химкинского речного порта. Да, красиво, интересно и даже весело: нас встречали гармонисты и местный хор.

Экскурсовод водил по берегу озера, показывал красо́ты, но при этом говорил, что отдаляться от берега не следует, можно заблудиться и опоздать к отправке теплохода, «да, и смотреть там нечего: старый трухлявой монастырь».

Я слышал про этот «трухлявый монастырь» еще дома, в Москве, и знал, что в нем расположен интернат для инвалидов-калек, оставшихся в живых после окончания войны, и хотел лично со всем этим познакомиться. Рассчитав время, необходимое для возврата, я пошел. Но дороги от пристани туристической базы к центру острова (я полагал, что монастырь именно там) не было, хотя какие-то следы прошлой жизни встречались: разрушенные, с обломанными крестами часовенки, также разрушенные как после погрома вандалов памятники на бывших кладбищах. Протопанных дорожек не видно и встречных, конечно, тоже — вскоре стало ясно, что всё здесь заброшено, безлюдно и действительно можно заблудиться и опоздать на теплоход.

Я пошел обратно, но у меня было чувство, что это лишь первый заход, что моя судьба откроет мне возможность почтить память наших героев-победителей, которые не стали мертвыми в смертельных схватках с фашизмом, но, увы, не остались живыми, пригодными к нормальной жизни.

Так оно и случилось. Центральный Институт судебной психиатрии им. проф. В. П. Сербского, в котором я работал научным сотрудником, во время избирательных мероприятий (в Верховные Советы СССР и РСФСР) территориально курировал Чистый переулок, где была расположена резиденция Патриарха РПЦ. В день голосования нужно было отнести Патриарху бюллетень и урну, чтобы он сделал «выбор» (как осуществлялся этот «выбор» одного депутата из одного кандидата? — никто, конечно, не понимал, но на то и большевизм!).

Я как ответственный сотрудник Института и избиркома всегда «назначал» себя выполнять эту миссию и исполнял её несколько раз. Таким образом, я оказывался не только в резиденции Патриарха, но и в его личных покоях. Я приносил избирательные бюллетени и Патриарху Алексию I и Патриарху Пимену. Святейшие всегда меня любезно встречали, «голосовали», а потом предлагали чашку чая. Видя мой интерес, показывали домашнюю церковь, объясняли мне, профану, именования икон; меня, кстати, всегда приятно удивляла действительно монашеская скромность личных покоев Патриарха. Как-то Алексий I, узнав, что я психиатр и не противник религии, спросил меня, что я знаю про Валаамский монастырь и жизнь его обитателях после войны.

Понятно, что я ничего не знал, хотя и был как турист-экскурсант на этом острове. Патриарх спросил, что, если он попросит министра здравоохранения, то ни соглашусь ли я туда съездить как психиатр, тем более религиозно ориентированный, и собрать хоть какую новую информацию. Конечно! И министр здравоохранения СССР С. В. Курашов в 1965 году за несколько месяцев до своей смерти обратился ко мне с просьбой исполнить это прошение патриарха.

Так я в 1966 году второй раз оказался на Валааме. Я сразу представился, объяснив, что приехал по просьбе Патриарха, который просил об этой командировке Министра здравоохранения Курашова. Встретили меня доброжелательно, главный врач организовала что-то вроде экскурсии по корпусам, где находились инвалиды, кратко рассказала историю этого интерната.

Инвалиды в основном располагались в помещении Зимней гостиницы, а также в кельях, некогда предназначенных для приема паломников. Это был тяжелый контингент первой волны заселения Интерната. Действительно было фактом, что с конца сороковых годов калек-инвалидов Великой Отечественной войны «по предписанию», не спрашивая согласия (видимо, списки были составлены заранее на основании фактов нищенствования) начали вывозить в специальные интернаты. Бывшие защитники Отечества были без рук, без ног, некоторые при этом были ослепшими, оглохшими и явно слабоумными.

Аморальным в этой истории было то, что этих бывших защитников Отечества, отдавших молодость и здоровье Родине, сама родина в лице её большевицких властей не торопилась отблагодарить.

Вместо этого появилось партийное предписание убрать из общественных мест всех просящих милостыню. Но нищенствующих инвалидов было слишком много, чтобы было, куда их убрать: одно дело убрать с улиц, другое — как и куда их, не имеющих возможности себя обслужить и накормить, пристроить.

В дальнейшем ввели уголовное наказание за «паразитический образ жизни», за тунеядство, за бродяжничество (ст. ст. 198 и 209 УК РСФСР), но это проблемы не решило — вроде бы определялся социальный статус — «осужденный уголовник», но от этого руки и ноги не вырастали.

Многие же из таких беспомощных калек в первые два-три года после войны (к радости большевицких властей) просто умерли от болезней, а то и голода. Но умерли не все сразу, а оставшиеся в живых требовали лечения и содержания.

Эти «винтики» (как любил говорить Вождь народов) своё дело сделали, они уже больше не принесут пользы для дела строительства социализма, а лишь мешают. Вот только куда их убрать, чтобы никто не видел этих безруких и безногих, всегда хотящих есть калек, ведь их многие тысячи! И осенило: спрятать их на дальних поселениях, в том числе на далеком острове Валаам в Ладожском озере и в других обителях, пустующих после изгнания из них большевиками монахов и клира (Кирилло-Белозерском, Александро-Свирском, Горицком…), не пуская к ним туристов, журналистов и прочих любопытствующих. И, конечно, попиков: нет, нельзя, и всё!

И были эти калеки без права переписки, без возможности получить духовное окормление, без возможности вернуться. А чтобы кто-то там не подумал, что такое может быть в отношении героев войны, организовать туристические поездки на пароходе, на тот же Валаам, но туристов дальше прибрежной зоны около пристани не пускать и занимать их экскурсиями с рассказами о героизме наших воинов в годы Великой Отечественной войны. И никаких, там, разговоров про инвалидов-калек!

Всё это, вне сомнения, было проявление позорного двуличия большевизма, которое скрывало полноту страданий инвалидов.

И вот в 1950 году на островах Валаамского архипелага в бывших кельях и скитах Валаамского Спасо-Преображенского монастыря, был организован Дом инвалидов войны, он просуществовал до 1984 года.

Геннадий Добров. «Неизвестный»

Самый