Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости - Марта Нуссбаум

Трудные разговоры?

Мы видели, что книжные клубы могут стать ценным продолжением трагических празднеств, потому что они поощряют менее экспрессивный и более обдуманный тип эмоционального переживания, чем просмотр фильма или посещение мемориала. Критичный диалог и эмоциональная вовлеченность ценным образом объединяют усилия. Можно ли найти аналог этому в сфере комического? Конечно, в книжном клубе можно читать смешные книги, но поразительно, что в чикагский список не входят первоклассные комические работы, и мы можем предположить почему. Комический роман, такой как «Случай Портного» Филиппа Рота – «острый», в нем много этнического материала, который потенциально может быть оскорбителен для многих людей и групп. Тем более что комедию, в отличие от мести, не «стоит подавать холодной». Скорее всего, удовольствие от прочтения комического романа частично испарится, если вы начнете анализировать его в книжном клубе. Да и, как известно, трудно объяснить, почему что-то смешно, – гораздо сложнее, чем объяснить, почему что-то грустно. Кроме того, шутки, в отличие от трагических ситуаций, требуют контекста близости, общих невысказанных допущений[477]. Поэтому нелегко переносить юмор из одной эпохи в другую, из одной нации в другую, даже из одной субкультуры в другую. Через несколько столетий «Случай портного», скорее всего, будет так же трудно понять, как сегодня Аристофана. А сегодня, вероятно, этот роман стал бы плохим предметом для обсуждения в книжных клубах в мексиканском и афроамериканском кварталах Чикаго. Даже если бы такие книги были выбраны для чтения в книжных клубах, то потребовались бы специалисты для модерирования обсуждения, а подобные городские программы снискали такой успех за счет своей спонтанности.

Тем не менее живое выступление комиков может выполнять некоторые функции книжного клуба, подталкивая к трудному разговору о самых сложных проблемах, с которыми сталкивается общество. Печально известным примером может стать Ленни Брюс[478]. Рассмотрим его известное выступление, в котором он шокировал людей, используя слово на букву «н»[479] и всевозможные другие неприемлемые этнические оскорбления, пока не стало ясно, что ярлыки включали всех присутствующих в комнате. Это была демонстрация – поначалу пугающая, но в конечном счете исцеляющая – идеи, корни которой мы изучали в седьмой главе: стигма – это не свойство какого-то низшего класса, отличного от вас и меня, но свойство человеческого тела и каждого, кто признает, что оно у него есть. Признание вездесущности стигматизации помогает преодолеть ее пагубные последствия в повседневной жизни.

Что может дать обществу этот неприятный, тревожный и в конечном счете объединяющий опыт?

Ленни Брюс не смог бы добиться таких результатов, если бы он работал на мэра Дэйли (будь то Ричард Дж. или Ричард М.). Важно, чтобы такого рода провокационная комедия была неформальной, неофициальной, оставалась на периферии. В этом и разница между комическими и трагическими празднествами и причина, по которой официальные комические празднества, подобно трем нашим примерам, всегда будут включать в себя более безобидную комедию, лишенную острой грани, которая позволяет некоторым разновидностям комедии погрузиться в особенно неприятные социальные проблемы. Так что должно сделать достойное общество, чтобы поддержать более радикальный тип комедии, понимая, что «одомашнивание» погубит ее?

Что ж, для начала можно было бы прекратить подвергать ее гонениям. Печальная жизнь Ленни Брюса стала памятником общественной недалекости. Он многого не смог сделать из-за судебных преследований, которые сегодня кажутся абсолютно гротескными. Так что обеспечение свободы слова таким артистам – один из очевидных способов, каким общество может культивировать комедию.

Но, конечно, можно было бы сделать еще больше. Раньше гранты, выдаваемые смелым деятелям искусства, чьи работы прошли достойную систему экспертной оценки, были привычной частью американской политической жизни, пока Национальный фонд искусств не стал политической мишенью (а теперь он находится под угрозой закрытия). Нет ничего хуже, если Конгресс сам станет выбирать, кто из комиков достоин получения гранта. Но Конгресс может, как и раньше, выделять деньги и обеспечивать свободу системе экспертной оценки – как это происходит сейчас в государственном университете, где преподаватели нанимаются своими же коллегами, а речь непопулярного преподавательского состава стандартно защищена от посягательств.

Национальные премии тоже могут присваивать лауреатам полуофициальный статус. Майя Лин получила Национальную медаль США в области искусства, так почему ее не получил Брюс? Билл Косби получил Президентскую медаль свободы, а также премию центра Кеннеди, но его комедия, хотя и достойна восхищения, гораздо более мягкая и осторожная. Аамир Хан и А. Р. Рахман оба получили Падма Шри, государственную награду Индии за вклад в развитие демократии (как и многие игроки в крикет и актеры). Так почему эти награды обошли стороной более экспериментальные и эмоционально сложные работы? Не стоит ждать ничего подобного сейчас в Соединенных Штатах, когда все федеральные деньги, выделяемые на искусство, вот-вот будут урезаны, что станет огромной ошибкой.

Заговорив о федеральном бюджете, мы подходим к очень деликатному вопросу: как будут финансировать эти проекты общественного искусства и удастся ли в таком случае избежать опасности тривиальности и вытеснения действительно бросающих вызов художников? Поскольку в качестве примеров я выбрала высококлассные проекты, мы можем задаться вопросом: а как же они появились? Некоторые из них изначально не заручались поддержкой государства («Лагаан», карикатуры Билла Молдина, в каком-то смысле поэзия Уолта Уитмена), но из-за их высокого качества им вскоре придали официальную роль. Некоторые из них были программными заявлениями одного руководителя. В других случаях проницательный политический лидер делал все, чтобы способствовать высокому качеству художественных работ: Рузвельт не представлял каждый художественный проект Конгрессу, хотя Управление промышленно-строительными работами общественного назначения оплачивало их. Мэр Дэйли не просил у городского совета большинства голосов для строительства Миллениум-парка и действительно финансировал его в основном за счет частных пожертвований. К Гэри обратились непосредственно от лица города и через частных благотворителей без проведения конкурса, хотя чикагская общественность и ее архитектурные критики всегда любят высказывать свое мнение, и в тот раз они обрадовались его участию. (Сейчас общественность и СМИ в Чикаго обсуждают еще один крупный проект – реконструкцию Военно-морского пирса, хотя и в совещательном качестве.) Конкурс на создание Мемориала ветеранов войны во Вьетнаме был открытым, хотя на самом деле открытый конкурс относительно редкое явление[480]. Не существует правил, в которых было бы прописано, как лучше заказывать и финансировать создание объектов общественной культуры, но эти примеры показывают, что прямое законодательное одобрение финансирования конкретных проектов является и должно быть исключением. И длинный список высококлассного общественного искусства, созданного другими способами, показывает нам, что эти способы по своей сути не являются недемократическими.

Все нации сталкиваются с трагедиями, которые взывают к духу глубокого сострадания. Все нации сталкиваются с отвращением, которое становится причиной стигматизации и исключения. Размышляя о том, как функционируют трагические и комические празднества, мы видим самые разнообразные эксперименты, которые претворяют их в реальность сегодня, поскольку современные общества находят способы прийти к гармоничному единству из огромного множества, или, как говорит Лисистрата, сплести отдельные нити в единый клубок общественного благополучия.

На этом этапе образ Керубино как гражданина достиг своего полного развития. Мы начали с того, что добавили к его заинтересованности и взаимности подлинно политическую приверженность свободе и критике в духе Дж. С. Милля (третья глава), а затем – решимость преодолеть телесное отвращение в духе баулов (четвертая глава). Затем мы предложили психологическую теорию, которая сложила эти аспекты его личности во вполне правдоподобную концепцию человеческого развития. Эта концепция показала нам, как можно расширить круг заботы и сострадания и преодолеть отвращение и почему игра и воображение играют в этом ключевую роль (шестая и седьмая главы). Еще во второй части мы четко обозначили политическую структуру и набор отчетливых политических устремлений, предоставив Керубино, так сказать, дом (пятая глава).

Затем мы обратились к сложному вопросу о том, как справедливые политические принципы, к которым стремится воображаемая нация, могут быть воплощены в эмоциях, имеющих действенную силу. Мы показали, как любовь к этому политическому