Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский

— Что ж, будь, что будет, — философски согласился барон, и они сели на лошадей.

Барон глянул на профиль кавалера. Каменный, тяжёлый, рубленый. Выбриты волосы от макушки до уха, там шрам некрасивый, из руки проколотой, которой вожжи сжимает, ещё нитки торчат, но взгляд исподлобья непреклонный. Хоть и худой, не то, что раньше, но сила и упрямство читаются в лице.

«Нет, этот не отступит, — думал барон, — кажется, зря я с ним связался».

И поехали к своей гостинице, и день только начинался.

У гостиницы увидели они богатую карету с четвёркой коней. И отличного вороного жеребца. Барон не знал карету, а вот Волков признал сразу. Да, это была та карета, на которой разъезжала Рябая Рутт. И Сыч стоял тут же, руки в боки, и цвёл всем лицом, кавалер сразу понял, что его ждут хорошие новости. А сейчас он очень нуждался в хороших новостях.

— Экселенц, — улыбался Сыч, подходя и забирая поводья у Волкова, когда тот слезал с лошади, — вы просили — Фриц Ламме сделал.

— Ну, хвались, — говорил Волков, — поймал ведьм?

— А то, как же, поймал, вон она, — он указал рукой.

У забора, при двух солдатах, прямо не земле сидели три бабы со скрученными руками, все в хороших платьях, двух молодых кавалер не знал. А одну с трудом, но вспомнил. Сидела баба, некогда красивая, а сейчас космы свисали на лицо, вся грязная, драная, видать, не добром шла, лицо отекло, синее. Сыч постарался.

За Волковым подошёл барон, Ёган и Максимилиан. Волков даже нагнулся, чтобы в глаза ей заглянуть, чтобы видела она, как он улыбается.

— И кто же эти дамы? — поинтересовался барон.

— Этих двух я не знаю, — говорил Волков, не отрывая глаз от Рутт, — а вот эта знаменитая госпожа Рутт. Рябая Рутт, бывшая шлюха и отравительница, а ныне самая большая разбойница в городе, по мелочи не брала, воровала баржами, купчишку и матросов со шкипером в реку, на дно, а баржу с товаром продаёт, делишки у неё хорошо шли.

— Отлично шли, — продолжил Сыч, потряхивая перед Волковым тряпкой, в которой звенело серебро. — На барже уплыть хотела, а как мы её догонять стали, так эта сволочь, целый сундук серебра в реку побросала. И меха ещё, и разного серебра.

Кавалер взял тряпку, взвесил на руке, раскрыл её, достал оттуда золотой гульден и кинул его Сычу, затем с улыбкой обнял его за плечи, как друга дорогого, и говорил:

— Не будь ты так полезен, повесил бы тебя.

— Да уж, повесте его, шельмеца, господин, — посоветовал Ёган, косясь на золотую монету, что Сыч крутил в пальцах и Ёгану под нос совал.

— Так ты сам её поймал, баржу по реке догонял? — уточнил Кавалер.

— С ротмистром, один бы не догнал её, хитрая, карету в дорогу послала пустую, а сама на баржу прыгнула и поплыла. Насилу догнали, — рассказывал Сыч.

— Молодцы, — говорил кавалер, а затем тихо обратился к барону: — Бумаги воровка Вильма её носила. Теперь мы выясним, куда эта ведьма их дела.

А Рутт смотрела на кавалера так люто, что, будь взгляд оружием, так разорвало кавалера бы как ядром. Но он пуглив не был, говорил ей с улыбкой:

— А ты свои взгляды страшные прибереги для святых отцов, их пугать будешь. А мне бояться по титулу не положено.

После тяжких дней в беспамятстве он постоянно хотел есть. Сел за стол, велел нести себе яйца, жаренные с луком и ветчиной. Пять штук. Пиво, хлеб. Барон сел есть рядом. Кавалер ерзал, не терпелось ему пойти и заняться ведьмой, и барон того ждал.

Пока еду не принесли, проходил мимо распорядитель Вацлав, кланялся чуть ли не до земли, а Ёган, что при хозяине был, зашептал ему на ухо:

— Сволочь, лыбиться ходит, а как вы во хвори лежали без памяти, так тиранил нас ходил, грозился стражу звать, коней у нас брать и выбросить нас отсюда.

— Отчего? — удивился кавалер.

— Денег требовал, и всё вперёд.

— Дали? — мрачнел кавалер. — Сколько?

— Не знаю, монах считался с ним.

Волков поманил Вацлава пальцем, и тот услужливо поспешил к нему.

— Слышал я, ты, пока я болен был, моих людей стражей пугал и деньги с них требовал.

— Не требовал, просил, — залепетал Вацлав, улыбаясь, — лишнего не брал, только по счетам. И то не всё взял, не всё.

— Лишнего не брал, значит? — переспросил кавалер тоном, от которого похолодело сердце у распорядителя.

— Никак не брал, — клялся он.

— Ступай, — сухо закончил разговор Волков, сурово глядя на Вацлава.

Тот, кланяясь, отошёл.

Волкову принесли еду, огромную тарелку с большими яйцами с оранжевыми желтками, ветчиной, ещё шкварчащей горячим жиром, и пиво. Он готов был есть, тянул к себе хлеб свежевший, ломал его с хрустом… И тут появился Брюнхвальд.

— Неплохо, — сказал ротмистр, глядя на тарелку, — а я с новым уловом.

— Спасибо вам, Карл, за ту ведьму, что у забора сидит. Она мне и нужна была.

— Я вам ещё четырёх привёз, — улыбался Брюнхвальд. — Что вы с ними будете делать?

— Четырёх? — Волков удивился, даже хлеб отложил.

— Ну, вы говорили о тех ведьмах из приюта, так вот, четыре из них хотели из города выехать. Подумал я, возьму их, а уж ведьмы они или нет, вы с попами решите.

— А как же вы прознали, что они из приюта?

— На всех платья, чепцы, передники одинаковые, думаю, из приюта они, но вы можете сами решить, их телегу я сюда пригнал.

Волков встал. Ветчина, яичница с луком, пиво, как бы есть ни хотелось — всё может подождать, коли необходимо. Барон, приступая к еде, ещё раз глянул на Волкова и опять подумал: «Нет, этот точно не отступит».

Они с Брюнхвальдом вышли на двор. Там, на телеге, сидели бабы, да они были из приюта. Бабы сидели тихо-тихо, не рыдали, косились изредка на разбитое лицо Рябой Рутт, которая была недалеко от них. На страшных солдат. А как увидели Волкова, так слезали с телеги, приседали низко, склоняли голову и так оставались сидеть.

— Куда ехали, — спросил он, разглядывая их, — кто велел?

— Никуда, добрый госопдин, — заговорила немолодая баба, — думали, монастырь какой сыскать. Туда и податься.

— Карл, вы стояли на северной дороге? — Волков обернулся к Брюнхвальду.

— Именно, — кивал тот.

— Значит, ехали вы на север, к еретикам, и там собирались вы монастырь искать?

— Да, добрый господин, — ни секунды не сомневаясь, говорила баба. Ещё и башкой кивала.

Волков аж перекосило от наглости такой, схватил он её под чепцом за ухо и зло выговаривал:

— Что врёшь-то, дура? Еретики все монастыри давно пограбили, монахов в реки кидали и вешали по сотне за раз, а монашек сначала брали, а потом тоже по деревьям развешивали голыми, дюжинами. Смотреть на то страшно было. Какой же монастырь ты на севере искала, а?