Словацкие повести и рассказы - Альфонз Беднар

ТРОЙКА ГНЕДЫХ

…Погруженный в раздумья, возвращался я под вечер домой лесом, черным, как декабрьская мгла, — уж такие дремучие леса в здешних краях. Возвращался на своем гнедке, прислушиваясь к цоканью копыт, тонувшему в глухом и однообразном шуме деревьев, — единственные звуки в беспредельной тишине гор. Шагом двигались мы от границы меж косогоров, и единственным нашим попутчиком был ветер, который с севера проникал в ущелья, чтобы на покое скоротать там тихую летнюю ночь.

Смеркалось, и я с минуты на минуту ждал, когда небо раскроется звездам. Я прикидывал, где какая из них зажжется, но потом впился глазами в одну точку, уверенный, что именно там должна появиться звезда.

Так ехал я, глядя на небо и думая о девушке, светлый образ которой сиял мне наподобие звезды. Я думал о звезде моей юности, к которой всегда мысленно возвращался после долгих скитаний. Звездочка эта, светившая мне, — моя красавица Магдалена, с нею провел я детские годы в родной деревне близ Турца. Ее образ переносит меня в далекое прошлое, и всякий раз мне чудится одна и та же картина.

Свежая и улыбающаяся, Магдалена ждет меня на пороге своего дома, что по соседству с нашим. Я подлетаю к ней как на крыльях, и, схватившись за руки, разгоряченные, мы убегаем в поля. Находим тропинку в спелой ржи и пускаемся по ней. Золотистые, как соты, волосы Магдалены развеваются во все стороны. В них запутался колосок, и я высвобождаю его. Девочка Магдалена еще не знает, что такое любовь, а я уже становлюсь юношей, я борюсь с первым искушением. Распутываю ее волосы, чтобы извлечь колосок, и ощущаю, какие они мягкие и шелковистые. Так бы и зарылся в них лицом. Одна мысль об этом блаженстве приводит меня в трепет, но я не решаюсь. Наступит время, когда Магдалена сама поймет, как прекрасны эти порывы. Довольно с меня и того, что я могу схватить ее за руку и лететь вместе с нею.

В самую жару мы возвращаемся домой, запыхавшиеся и невинно юные. Из сеней выходит мать Магдалены. Под ее строгим взглядом наши руки разжимаются. Зайдя за угол дома, я слышу, как мать бранит Магдалену за то, что она дружит со мной. С уязвленным сердцем бреду я вдоль стены к нашему двору. Мне хочется плакать, но я стискиваю зубы, и сердце мое вновь наполняется отвагой.

И сейчас, проезжая меж косогоров, я чувствовал, что отвага не покинула меня, и я горделиво глянул в лицо звезде, которая успела пробиться из облаков как раз в том месте, куда я смотрел.

И то ли из желания исповедаться, то ли для того, чтобы уверить самого себя, я произнес вслух:

— Одного хочу от жизни — чтоб Магдалена стала моей.

Одна-единственная мечта владела мной в ту минуту — просить Магдалену стать моей женою, и чтобы она поняла меня и кивнула в знак согласия. Еще несколько дней назад, отправляясь в горы, я решил на обратном пути заехать к родителям Магдалены и попросить ее руки.

Магдалена предназначена мне судьбою, жизнь без нее пуста и никчемна. Именно поэтому она должна стать моей, именно потому я выбрал ее из всех девушек.

Правда, мы давно не виделись, но это не должно стать помехой. Нас связывало наше детство, а также последняя встреча пять лет назад в Турце. Тогда Магдалена показалась мне такой красивой, нежной и доброй, что я возмечтал о ней, как о земле обетованной. Думы о ней посещали меня все чаще и чаще, наконец я решил отправиться в заветные края и попросить ее стать навеки моей.

Тем более что подвернулся удобный случай. Мне надлежало осмотреть под Бабьей горой лес, который я закупал для жилинской лесопильни. И я решил остановиться на обратном пути в селе близ окружного городка, где после переезда из Турца родители Магдалены держали корчму. Заночую где бог пошлет и поутру осуществлю задуманное.

При мысли об этом сердце мое трепетало, как лес на ветру или звезды средь облаков, под которыми я теперь ехал на моем гнедке.

Ехал я от польской границы, направляясь в низовья Оравы. Позади меня высилась Бабья гора — самый могучий выдох этой гористой местности, округлая, гладко обточенная яростными вихрями.

Впереди, в долине, показалась первая кровля, в небе над нею вырисовывался крест. Я не знал названия деревни, которую приметил благодаря церквушке, но какое это имело значение? Главное, будет где заночевать и передохнуть: целый день я провел в седле и очень устал.

Я уже сворачивал из ельника на прогалину и вскоре оказался бы на дороге, ведущей в деревню, как вдруг моего коня охватило беспокойство и страх. Его тревога передалась и мне, я рванул поводья, понуждая коня перейти в галоп. Но, вместо того чтобы пуститься вскачь, он стал, дрожа всем телом и прядая ушами. Несколько раз я с силой пришпорил коня, но он не двинулся с места. Набравшись духу, я огляделся по сторонам — не грозит ли нам какая-нибудь опасность?

В тот же миг с польской стороны грянули два выстрела, и гулкое эхо раскатилось по вершинам. Вслед за этим я услышал грохот, несшийся вниз по склону, подобно гигантской лавине. Он приближался с такой стремительностью, что я не успевал следить за ним, слыша лишь треск сучьев и чувствуя, как содрогается земля. Наконец я различил топот копыт и тут же увидел табун из семи коней, мчавшихся меж деревьев. В голове у меня тотчас мелькнула догадка, что это контрабандисты из Польши, преследуемые таможенной стражей. Контрабандистов было двое. Пропущенная через недоуздки веревка связывала лошадей. Один погонщик скакал впереди, нахлестывая пару жеребцов, другой — с пятью остальными — следом.

Я посторонился: кони вихрем летели вниз по косогору, прямо на нас.

Всадник, что скакал впереди, пригнулся к гриве, спасаясь от пуль. Второй, позади, повис в стременах, запрокинув голову к небу. Мне показалось, что он ранен.

Мой конь с перепугу взвился на дыбы, захрапел и понесся, точно бешеный, вслед за табуном. Я не смог его удержать, и мне не оставалось ничего иного, как ослабить поводья и сломя голову лететь по выгонам.

Я догадывался, что контрабандисты намерены укрыться в перелеске за ручьем, вытекавшим из-под Бабьей горы. Иначе они рисковали попасть в руки наших жандармов, а это место и я знал как вполне надежное убежище.

Я и тот, что скакал впереди, одним духом перемахнули через ручей. Тот же, что беспомощно висел в стременах, отстал: в последний момент конь его