Повелитель императоров - Гай Гэвриэл Кей

Скортию хотелось одновременно убить его и смеяться.

Смех, вероятно, убьет его самого. Он вернулся на Ипподром. В свой мир. Вышел на песок. Увидел впереди коней. Спросил себя, как он сумеет дойти так далеко.

И знал, что он это сделает, как-нибудь.

И в то же мгновение, увидев впереди возниц, которые обернулись назад и уставились на них, глядя на упряжки и на их расположение, особенно одной из них, у него возникла идея, быстрая, как скачущий конь, как дар свыше. Он даже улыбнулся, скаля зубы, хотя дышать было очень трудно. Здесь не один волк, подумал он. Клянусь Геладикосом, не один.

— Вот увидишь, — сказал он тогда второму возничему, себе самому, тому мальчику, который когда-то сидел верхом на жеребце в Сорийе, всем, богу и его сыну, всему миру. Он увидел, как Кресенз бросил на него быстрый взгляд. И заметил с торжеством сквозь красную пелену острой боли внезапную тревогу на лице возничего.

Он — Скортий. Он по-прежнему Скортий. Ипподром принадлежит ему. Здесь ему воздвигли монументы. Неважно, что случилось в другом месте, в темноте, когда солнце находилось под миром.

— Вот увидишь, — повторил он.

* * *

Немного западнее от того места, где два возничих покидают свой туннель, не так уже далеко, император Сарантия направляется к своему туннелю. Он собирается пройти под садами Императорского квартала из одного дворца в другой, чтобы закончить последние приготовления к войне, которую задумал еще тогда, когда посадил на Золотой Трон своего дядю.

Когда-то Империя была единым целым, потом ее разделили, а потом половину потеряли, как можно потерять ребенка. Или, лучше сказать, отца. У него нет детей. Его отец умер, когда он был еще совсем молодым. Имеют ли значение подобные вещи? Имели ли они вообще значение? Или сейчас? Сейчас, когда он взрослый человек, уже стареет и создает государства во имя святого Джада?

Так думает Алиана, она задает себе такие вопросы. Недавно, ночью, она прямо спросила его об этом. Не рискует ли он столь многим, стремясь оставить после себя яркий, значительный след в мире, лишь потому, что у него нет наследника, для которого стоило бы сохранить то, что они уже имеют?

Он этого не знал. Он не считал, что это так. Он мечтал о Родиасе так давно — мечтал о том, чтобы сделать его снова единым целым. И чтобы сделал это он. Возможно, он слишком много знал о прошлом. Когда-то какое-то короткое бурное время здесь правили три императора, потом два — здесь и в Родиасе. Они правили долгие годы, которые их разделили; потом остался только один, здесь, в Городе, созданном Саранием, а запад был потерян и лежал в руинах.

Ему это казалось неправильным. Это должно казаться неправильным любому человеку, который знает о былой славе.

Но это, думает он, шагая по нижнему уровню Аттенинского дворца со свитой придворных, старающихся поспеть за ним, всего лишь риторический прием. Конечно, есть люди, которые знают прошлое не хуже его, но смотрят на вещи иначе. И есть такие — например, его жена, — которые видят расцвет славы здесь, на востоке, в существующем мире Джада.

Никто из них, даже Алиана, не правит Сарантием. Правит он. Он привел их всех к этому моменту, у него в руках все нити, и он ясно видит всех участников игры. Он надеется добиться успеха. Обычно добивается.

Он подходит к туннелю. Двое Бдительных в шлемах быстро вытягиваются по стойке «смирно». Повинуясь его кивку, один быстро отпирает замок и распахивает дверь. Стоящие за спиной Валерия канцлер, начальник канцелярии и ни на что не годный начальник налогового управления сгибаются в поклоне. Он решил все вопросы с ними здесь, в Аттенинском дворце, за короткой полуденной трапезой. Отдал приказы, выслушал доклады.

Он ждал одного особого сообщения с северо-востока, но оно не пришло. Он даже разочаровался в Царе Царей.

Он ждал, что Ширван Бассанийский к этому времени предпримет атаку на Кализий, чтобы привести в движение другую часть этого грандиозного предприятия. Об этой части никто не знает, разве что Алиана догадалась или, может быть, Гезий, отличающийся необычайной проницательностью.

Но пока не поступило никаких сообщений о нарушении границы. Он дал им достаточно доказательств своих намерений и даже указаний на время их осуществления. Ширван уже должен был послать армию через границу, нарушив купленный мир, и попытаться сорвать западную кампанию.

В результате ему придется проводить другую политику в отношениях с Леонтом и с генералами. Это решаемая проблема, но он бы предпочел элегантный ход событий, а для этого бассаниды должны были уже начать наступление. И тогда все выглядело бы так, будто он вынужден послать туда часть войск до того, как флот выйдет в море.

В конце концов, он преследует здесь не одну цель.

Можно сказать, что это один из недостатков его характера. Он всегда преследует не одну цель, вплетает так много нитей и узоров во все свои действия. Даже эта долгожданная война за возвращение земель на западе не является совершенно отдельным предприятием.

Алиана поняла бы, это ее даже позабавило бы. Но она против этой кампании, и он облегчил задачу для них обоих — по крайней мере, так он считает, — тем, что не стал ее обсуждать. Он подозревает, что она знает, что он делает. Он также знает о ее тревоге и о причине этой тревоги. Это его огорчает.

Простая правда в том, что он любит ее больше, чем бога, и нуждается в ней не меньше, чем в нем.

У открытой двери туннеля он на мгновение останавливается. Видит впереди пламя факелов, колеблющееся от потока воздуха. Ширван еще не напал. Жаль. Ему придется теперь улаживать это дело с военными на противоположном конце туннеля. Он знает, что им сказать. Гордость Леонта, гордость военного, — его самое большое достоинство и его основная слабость, и император считает, что этот молодой человек должен усвоить один урок до того, как будут предприняты следующие шаги. Сначала усмирить безрассудную гордость, затем умерить религиозный пыл.

Он над этими вопросами тоже думал. Конечно, думал. У него нет детей, и стоит вопрос о наследнике.

Он быстро оборачивается, отвечает на поклоны своих советников, а затем входит в туннель один, как обычно. Они уже повернули назад, а дверь еще не успела закрыться; он задал им сегодня большую работу, которую надо закончить до того, как они все соберутся в катизме в конце гонок, чтобы объявить Ипподрому и всему миру, что Сарантий отплывает к Родиасу. Он слышит, как закрывается за ним дверь и ключ поворачивается в замке.

Он шагает по мозаичным плиткам пола, по следам давно умерших императоров, беседует с ними, ведет мысленные диалоги. Он наслаждается этой тишиной, до боли редким уединением в этом длинном извилистом коридоре между дворцами и людьми. Освещение ровное, система вентиляции тщательно отрегулирована. Одиночество доставляет ему радость. Он, смертный слуга и олицетворение Джада, проводит жизнь на виду у всего света и никогда не остается один, только здесь. Даже ночью в его палатах присутствуют стражники или женщины в комнатах императрицы, когда он бывает у нее. Он бы хотел задержаться в этом туннеле, но ему тоже надо так много сделать на другом конце, а время уходит. Этого дня он ждал с тех пор… с тех пор, как приехал на юг из Тракезии вместе со своим дядей-военным.