Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Тогда Рузвельт предложил план, который он какое-то время назад придумал, но к которому все еще мысленно возвращался. Германия может быть разделена на семь частей; пять будут действовать самостоятельно, а две будут находиться под управлением Объединенных Наций или под каким-либо другим видом международного управления. Можно организовать что-то вроде особого района, который будет включать зону Кильского канала и бывшие ганзейские города – Бремен, Гамбург и Любек; а над Рурской и Саарской областями может быть установлена международная система опеки.

Черчилль предложил альтернативный план. Пруссия отходит от Германии. Южные земли (Бавария, Баден, Вюртенберг, Саксония) отделяются и становятся частью конфедерации Дунайских государств. Когда Черчилль поинтересовался у Сталина, как ему нравится эта идея, Сталин поднял его на смех. Он заявил, что все немцы одинаковы и дрались как дьяволы и ему пришелся по душе план президента, поскольку есть вероятность, что с его помощью удастся ослабить Германию. Он особо подчеркнул, что категорически против объединения даже части Германии в конфедерацию, поскольку тем самым немцы получат прекрасную возможность для возрождения сильного государства. Рузвельт согласился с утверждением, что все немцы агрессивные и стойкие воины, но, по его мнению, управлять ими в пределах небольших союзов будет вполне возможно.

Черчилль тут же возразил. Если Германия будет разделена на небольшие независимые части и они не войдут ни в какие союзы. то рано или поздно они воссоединятся и бросят вызов своим противникам. На что Сталин ответил: «Нет, Россия не допустит этого». Тогда Черчилль решил высказаться против курса, поддерживаемого Сталиным и Рузвельтом.

Он поинтересовался у Сталина, не собирается ли тот разделить всю Европу на небольшие государства, слабые и обособленные. Сталин ответил, что даже не рассматривал такой вопрос, и добавил, что только Германия должна быть разделена, а другие страны – нет, «например, Польша, станет сильным государством, так же как Франция и Италия…». Такой ответ мог бы показаться убедительным, если бы во время других переговоров он не упрекал Францию за слабость и не поносил бы польское правительство в Лондоне за амбициозные представления о том, какое положение Польша могла бы занимать в Европе.

Это оживленное размахивание ножами над «телом» Европы закончилось без каких-либо определенных выводов относительно того, стоит ли, а если стоит, то когда начинать резать. Договорились, что Европейский консультативный совет должен продолжить изучение вопроса с того места, на котором члены его остановились.

Через несколько дней после окончания конференции один из представителей американской делегации сделал вывод, что одобренный Сталиным и Молотовым стратегический курс, принятый в Тегеране, может означать: «Германия должна быть разгромлена и оставлена в таком состоянии. Государствам Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы будет запрещено объединяться в какие-либо федерации или ассоциации. Франция будет лишена колоний и стратегических баз, расположенных за ее границами. У Польши и Италии останется практически их нынешняя территория, но сомнительно, что им будет разрешено содержать сильную армию. В результате Советский Союз окажется единственной мощной военной и политической силой в Европе».

В это время и Рузвельта, и его военных советников не покидали мрачные предчувствия.

Во-первых, они находились под впечатлением того, что Сталин действительно хотел, чтобы весь мир крутился вокруг его страны. А во-вторых, Сталин, по всей видимости, действовал скорее в интересах России, чем был озабочен делами международного коммунизма. Они заметили, что маршал почти всегда говорил «мы. русские», или «Россия сделает так», или «Россия сделает эдак». Он довольно пренебрежительно относился к делу и перспективам международной революции, советуя не бояться этого события. А во время обсуждения того, хочет ли Россия диктовать соседним государствам форму социального и политического устройства, Сталин сказал: «Нас это не волнует. Мы создаем не что-нибудь, а коммунистическую систему».

Возможно, существовала и еще какая-то причина, помимо проблем, связанных с размерами территорий, границами и сравнительной мощностью европейских государств. Если бы три основных члена военной коалиции сотрудничали в новой международной политической организации, такие вопросы можно было бы отрегулировать, но если бы они ссорились и оказались не в состоянии следовать спасительной цели, Европу ожидало бы мрачное будущее. как бы они ни сошлись во всех вопросах на данный момент. По окончании конференции в Тегеране такие мысли витали в воздухе.

Совместная работа «Большой тройки» в течение нескольких дней, впервые проведенных вместе, была отмечена усилиями Рузвельта склонить Сталина на свою сторону, упорными попытками Черчилля добиться признания собственной стратегии и грубостью Сталина.

Отношения между членами «Большой тройки» колебались в зависимости от хода течения дискуссий. Рузвельт всячески старался установить близкие, доверительные отношения со Сталиным, позволяя себе даже иронические замечания в отношении некоторых идей Черчилля. Сталин отвечал взаимностью. Он обращался к Рузвельту как к старейшине, уважительно. Казалось, ему не терпится узнать, о чем думает президент и доволен ли тем, что узнал.

Черчилль и Сталин были более откровенны друг с другом. После ссоры, возникшей в первый визит Черчилля в Москву, у них вошло в привычку довольно откровенно обмениваться мнениями и добродушно спорить по различным вопросам. Лишь однажды в Тегеране между ними произошел яростный спор. Это случилось 29-го числа, во время обеда, на котором, как рассказывали, Сталин решил вывести премьер-министра из себя. Сталин зашел слишком далеко, заявив, «…что было бы ошибкой думать, будто русские настолько просты, что не видят того, что находится у них перед глазами». Черчилль категорически отмел это обвинение, не переходя на личности. Президент отделался шуткой.

После того как «Большая тройка» решила, о чем можно договориться, а что следует пока отложить, противоборство и недоверие уступили место удовлетворению достигнутым и дружескому согласию между ними и их странами. Тосты, которыми лидеры обменивались во время обеда (30 ноября), последовавшего вслед за тем, как были достигнуты соглашения по стратегическим планам, передают охватившие всех чувства. Черчилль представил Рузвельта как человека, посвятившего всю свою жизнь защите слабых и обездоленных и поддерживающего великие принципы демократии, лежащие в основе цивилизованного мира. Что касается Сталина, так он был удостоен чести быть названным одной из величайших фигур российской истории и заслужил титул «Великий Сталин».

Сталин ответил, что почести следует воздавать не ему, а русским людям, а он просто руководит этими людьми. Заканчивая тост, Рузвельт выразил надежды на возрождение лучшего мира. Впервые на небе можно различить радугу – вечный символ надежды, сказал президент, – радугу, символизирующую результат. достигнутый конференцией в Тегеране.

Каждый из тройки осознавал согласованность намерений сторон. Лидеры великих государств чувствовали удовлетворение от проделанной сообща работы. Совместное заявление, опубликованное 6 декабря, когда они были уже на пути домой, еще представляло собой документ, вобравший в себя их надежды и чувства. Они переписали вступительное предложение, поскольку в первоначальном проекте оно звучало не слишком позитивно: «Мы решительно утверждаем, что наши народы должны действовать сообща в военное и в мирное время».