Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

* * *

Барон увлекся чтением разных описаний русского рынка и не сразу понял, что пора бы ему остановиться: все иностранцы, в сущности, писали одно и то же, но каждый по-своему. Если при изложении географии и истории русского государства авторы нередко попросту переписывали Павла Йовия или Герберштейна, то живую московскую жизнь они почти всегда видели собственными глазами. Барон не смог удержаться от того, чтобы не пролистать записки Таннера, уж очень яркими они были, и за ними вставали не только картины, но и звуки:

«Площадь перед Кремлем так обширна, что достаточна для торговых помещений всего города. Там виноторговцы продают разного рода вина — особенно романею, как они называют мозельское, потом пертуимент, то есть испанское, потом рейнское, фряжское и другие. За ними торгуют шелковыми материями, тканями турецкими; потом золотых дел мастера, и во всяком ряду свое производство: шорники, портные, токари — эти в очень большом числе. Токари тем отличаются, что из ценного дерева, которое называют они каповым деревом, кроме ложек, которыми — если есть горячую похлебку — то они становятся немного мягкими, умеют выделывать по-своему кубки изящной формы, из коих два с немалыми хлопотами я привез оттуда.

Есть и лавки купцов из Персии, где продаются персидские изделия, разукрашенные золотом и серебром, драгоценные камни и многое другое; в середине ряда для взвешивания товаров висят большие весы. Там же продаются собольи меха, принадлежащие царю.

Есть еще большая улица, по которой проезжает царь, куда бы он ни направлялся, она простирается от Кремля и занята не иным кем, как живописцами. Они много делают образов на продажу, потому она у москвитян и заслужила название священной, то есть Никольской улицы.

Любо в особенности посмотреть на товары или торговлю стекающихся туда москвитянок. Нанесут ли они полотна, ниток, рубах или колец на продажу, столпятся ли так позевать от нечего делать, они поднимают такие крики, что новичок, пожалуй, подумает, не горит ли город, не случилось ли внезапно большой беды. Они отличаются яркой пестротой одежды и красотой, но их вот за что нельзя похвалить: весьма многие, и по преимуществу пожилые, с летами утратившие прелесть красоты, имеют обыкновение белиться и румяниться — примесью безобразия подделывать красоту или юность.

Некоторые во рту держали колечко с бирюзой. Я в недоумении спросил, что это значит. Москвитяне ответили, что это знак продажности бабенок».

Кстати, вздорный француз Невилль говорил:

«Русские женщины очень падки на иностранцев и очень легко решаются на близость».

Возможно, что это так и есть, усмехнулся Барон. Да и как иначе, коль скоро, как утверждал француз, русские мужчины едят одни огурцы и моченые арбузы. Правда, весь опыт долгой жизни Барона подсказывал, что между женщинами разных стран не существовало различий. У всех народов бывали женщины благородные и высоконравственные, но бывали и иные. А громадный город Москва переполнен приезжим людом, одинокими мужчинами во цвете лет, долгие месяцы, а то и годы проводившими на чужбине. Как же без женщин? Красоту русских женщин хвалили многие, в Московии любой товар был недорог, и отдарить женщину кольцом или бусами, куском ткани или яркими сафьяновыми сапожками не составляло труда; москвитянки с их привычкой часто совершать омовения проточной водой в бане были широко известны своей чистоплотностью. Так почему бы и нет, думали иностранцы и охотно улыбались в ответ русским женщинам.

Простая русская женщина XVII в.

Московские рынки нравились всем приезжим, колокольный звон равно всем мешал спать, но при этом навевал мысли о возвышенном — здесь все были согласны. Немало попадалось Барону одобрительных суждений о домашнем обиходе русских, об их умении вкусно готовить, об обильных застольях, об отменном меде и пиве. Барон остановил взгляд на Олеарии, который подробно и со вкусом описывал явления русской жизни, которые ему явно пришлись по душе:

* * *

«О домашнем хозяйстве русских, их обыденной жизни и кушаньях.

Домашнее хозяйство русских устроено в различном вкусе у людей различных состояний. В общем они живут плохо, и у них немного уходит денег на их хозяйство. Вельможи и богатые купцы, правда, живут теперь в своих дорогих дворцах, которые, однако, построены лишь в течение последних тридцати лет; раньше и они довольствовались плохими домами. Большинство, в особенности простонародье, проживают весьма не много. Подобно тому, как живут они в плохих, дешевых помещениях, так же точно и внутри зданий встречается мало, — но для них достаточно, — запасов и утвари. У большинства не более трех или четырех глиняных горшков и столько же глиняных и деревянных блюд. Мало видать оловянной и еще меньше серебряной посуды — разве чарки для водки и меду. Не привыкли они также прилагать много труда к чистке и полировке своей посуды. Даже великокняжеские серебряные и оловянные сосуды, из которых угощали послов, были черные и противные на вид, точно кружки у некоторых ленивых хозяек, немытые с год или более того. Поэтому-то ни в одном доме, ни у богатых, ни у бедных людей, незаметно украшения в виде расставленной посуды, но везде лишь голые стены, которые у знатных завешаны циновками и заставлены иконами. У очень немногих из них имеются перины; лежат они поэтому на мягких подстилках, на соломе, на циновках или на собственной одежде. Спят они на лавках, а зимою — на печи, которая устроена, как у пекарей, и сверху плоска. Тут лежат рядом мужчины, женщины, дети, слуги и служанки. Под печами и лавками мы у некоторых встречали кур и свиней.

Не привычны они и к нежным кушаньям и лакомствам. Ежедневная пища их состоит из крупы, репы, капусты, огурцов, рыбы свежей или соленой; впрочем, в Москве преобладает грубая соленая рыба, которая иногда, из-за экономии в соли, сильно пахнет; тем не менее, они охотно едят ее. Их рыбный рынок можно узнать по запаху раньше, чем его увидишь или вступишь в него. Из-за великолепных пастбищ у них имеются хорошие баранина, говядина и свинина, но так как они, по религии своей, имеют почти столько же постных дней, сколько дней мясоеда, то они и привыкли к грубой и плохой пище, и тем менее на подобные вещи тратятся. Они умеют из рыбы, печенья и овощей приготовлять многие разнообразные кушанья, так что ради них можно забыть мясо. Например, однажды нам, как выше рассказано, в пост было подано сорок подобных блюд, пожалованных царем. Между прочим, у них имеется особый вид печенья, вроде паштета или скорее пфанкухена, называемый ими «пирогом»; эти пироги величиною с клин масла, но несколько более продолговаты. Они дают им начинку из мелкоизрубленной рыбы или мяса и луку и пекут их в коровьем, а в посту в растительном масле, вкус их не без приятности. Этим кушаньем у них каждый угощает своего гостя, если он имеет в виду хорошо его принять.

Русские умеют также приготовлять особую пищу на то время, когда они с похмелья или чувствуют себя нехорошо. Они разрезают жареную баранину, когда та остыла, на небольшие ломтики, вроде игральных костей, но только тоньше и шире их, смешивают их со столь же мелко нарезанными огурцами и перцем, вливают сюда смесь уксусу и огуречного рассола в равных долях и едят это кушанье ложками. После этого вновь с охотою можно пить. Обыкновенно кушанья у них приготовляются с чесноком и луком: поэтому все их комнаты и дома, в том числе и великолепные покои великокняжеского дворца в Кремле, и даже сами русские (как это можно заметить при разговоре с ними), а также и все места, где они хоть немного побывают, пропитываются запахом, противным для нас — немцев.