«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев

Немало наших летчиков сложили свои головы под Бреслау. Здесь был сбит известный пикировщик дважды Герой Советского Союза генерал Полбин. Были потери и у нас. Запомнился рослый летчик из 2-й эскадрильи Бугров. От прямого попадания зенитного снаряда его самолет рассыпался на части. Наиболее сильные налеты проводились раз в 10–15 дней. В городе не было ни одного дома, не пострадавшего от бомбардировок. И, несмотря на столь критическое положение, фашисты продолжали держаться. Непонятно, на что они рассчитывали? Некоторый спад накала боевой работы и весенняя распутица, приведшая к раскисанию грунта, на некоторое время снизили интенсивность полетов.

Пользуясь появившимся свободным временем, часть личного состава поддалась соблазну заняться трофеями. Клюнула на это и часть наших девушек. Среди них оказалась член партии Сергеева. Девушки ухитрились съездить в «самоволку» в Оппельн, откуда навезли всякого барахла. Когда об этом узнал Пстыго, то пришел в ярость. Дал им такой разнос, какой только мог. Больше всего досталось Сергеевой. Она получила взыскание по строевой линии и была исключена из партии. После принятия таких мер деятельность «трофейщиков» быстро сошла на нет. Лично я этим никогда не занимался, но однажды все-таки попал в неприятную историю. Летчик Пархоменко из соседней дивизии решил проведать друзей и приехал к нам на трофейном мотоцикле. Я его немного знал и попросил мотоцикл, чтобы сгонять в 135-й полк проведать своего бывшего однокашника и однополчанина Мишу Шатлыгина. Он был единственным оставшимся в живых, с кем я начинал воевать.

По пути в полк надо было проехать через деревню, где размещался штаб 308-й дивизии. Заметив у одного из домов военных, я остановился, чтобы спросить у них, где находится 135-й полк. Вместо ответа пожилой, одетый в летную куртку человек представился начальником штаба дивизии и спросил, кто я такой, откуда и по какому делу еду. После того как я ответил на все вопросы, он, неприветливо смотря на меня, отобрал мотоцикл, ссылаясь на строгий приказ Конева, запрещавший пользоваться трофейным имуществом в личных целях. На доводы, что мотоцикл не мой и принадлежит летчику их дивизии Пархоменко, он никак не реагировал. Так и не повидав друга, пришлось на перекладных добираться в полк. Я очень неловко чувствовал себя перед Пархоменко, который ожидал моего возвращения. Не знаю, как он воспринял потерю мотоцикла тогда, но позже, когда стал служить в нашем полку, не раз вспоминал об этом.

Но самая большая неприятность произошла с командиром полка. Нам была поставлена задача: нанести бомбоштурмовой удар по аэродрому истребителей. Для Ивана Ивановича это была одна из желанных целей. Аэродром легче обнаружить, но главное при штурмовке можно отвести душу. Кому из летчиков-штурмовиков не хотелось видеть, как на земле горят самолеты, которые доставляли им столько неприятностей в воздухе. К тому же можно и себя показать. Видимо, Пстыго хотелось отличиться среди командиров полков, которые в конце войны практически совсем перестали летать на боевые задания. Распоряжение на вылет получили совсем неожиданно во второй половине дня. Время определялось готовностью полка к вылету.

Светлого времени при десятибалльной облачности оставалось не так уж много, поэтому подготовка проводилась поспешно, без тщательной проработки всех деталей, да и сам Пстыго почему-то очень торопился с вылетом. Он был уверен в успехе и, возможно, опасался, что его могут отложить. Но иногда самоуверенность подводит. Группу из 16 самолетов повел он сам. Заместителем у него шел командир 2-й АЭ капитан Четвериков. Боевой порядок состоял из трех групп. Последнюю вел заместитель командира 1-й АЭ старший лейтенант Коган. Командир 1-й АЭ и я остались на земле. Нас не включили в боевой порядок, сославшись на приказ командира корпуса, в котором говорилось о сохранении ведущих групп.

В этом приказе, в числе прочего, говорилось о том, что опытным ведущим меньше шестерки не водить, а если летит командир полка, то по возможности комэсков с собой не брать. Этот приказ (или указание) поступил, вероятно, не от командира корпуса, а от более высоких начальников, может, даже от самого Верховного, который решил поберечь опытных ведущих для войны с Японией. Линия фронта тогда проходила с северо-востока на юго-запад. Объект удара находился юго-восточнее нашего аэродрома, недалеко от чешской границы. Поэтому полк полетел не в западном направлении, а как бы в наш тыл. Для ведения ориентировки район полета особой сложности не представлял, но все равно надо было быть внимательным. У часто летавших летчиков, особенно ведущих, с этим проблем не было. Однако в новом районе базирования Иван Иванович летал мало, к местности с воздуха не присмотрелся и не запомнил характерные ориентиры для самолетовождения.

Для облегчения выхода в заданное место он больше полагался на железные дороги. Их в этих местах было много. Они словно сеткой опоясывали местность в направлении с запада на восток и с севера на юг и находились одна от другой в 35–45 километрах. Самая близкая от Штубендорфа, вдоль которой можно было выйти на него, проходила в непосредственной близости и шла через Оппельн на Гросс-Стрелиц и далее в Силезский промышленный район. На эту дорогу Иван Иванович и рассчитывал выйти. Будучи после штурмовки в возбужденном состоянии, он ее проскочил и продолжал лететь в северном направлении. Вскоре она появилась, но это была уже другая. Нужная дорога осталась в трех десятках километров южнее.

Будучи уверен, что идет правильно, он повел группу вдоль дороги, но в расчетное время аэродрома, находившегося западнее ее, не нашел. Не имея представления о своем местонахождении, Иван Иванович решил, что надо пролететь еще дальше. Не принимая во внимание подсказок своих летчиков, он снова повернул на север. Поняв, что заблудился, он занервничал и стал метаться всем полком в поисках своего аэродрома. На самом деле группа удалялась от него все дальше в северо-восточном направлении, упустив при этом такой важный элемент самолетовождения, как время. За ним он, видимо, не следил и не вел отсчета при отходе от цели. Сделай он это, сразу бы понял, что давно проскочил нужную дорогу.

Видя, что топливо подходит к концу, Четвериков передал летчикам по радио: «Все, кто хочет сесть дома, идите за мной». Кое-кто было пошел за ним, но грозный окрик командира полка заставил их немедленно возвратиться. Так что на своем аэродроме сел только Четвериков. Спустя какое-то время от командира отделилась 1-я эскадрилья. Коган привел ее на аэродром бомбардировщиков Ельс. Об их благополучной посадке нам стало известно поздно вечером. О местонахождении остальных мы узнали только в середине следующего дня.

Как только Пстыго увел группу на задание, у командного пункта полка собрались почти все его замы, в том числе Васильев и я. По предварительному расчету полет должен был длиться не более одного часа двадцати минут. Время проходит, а полка нет. Всякое бывает, рассуждали мы, может, Пстыго решил сделать лишний заход? На это уйдет минут десять. Но вот проходят и эти минуты, а полка все нет. Одни терпеливо ждут, всматриваясь в горизонт – не покажется ли с минуты на минуту долгожданный полк. Другие озабоченно высказывают предположения. Сидевший рядом со мной замполит Лагутин, хихикнув, проговорил: «Ну, видно, дорвался Иван Иванович, отводит душу по «мессерам». «Да ну, отводит, небось блудит, и только», – не удержавшись, промолвил я. «Блудит! – сердито посмотрев на меня, повторил он это неприятное слово, почему-то сильно задевшее его. – Ты подумал, что сказал? Может ли Иван Иванович при такой хорошей погоде и в таком составе блудить? Он тебе не Сеничкин. Не сравнивай командира с ним».