Оглашенные. Четвертое измерение - Андрей Битов

– Врешь! – но он уже верил.

– А коня просто пристрелили. Сломал ногу – и пристрелили.

– Кстати, – встрял Павел Петрович, – лось – конь или корова?

– При чем тут лось! – возмутился доктор Д.» (с. 343–344)).

И мы тоже возмутились было, пока не догадались про восточный календарь. Судя по всему, сам автор счел лося коровой, то есть быком.

Двойная смерть человека и коня, человека и быка противостоит смерти Семиона, от которого выжила одна крыса («Неутешная крыса металась по храму» – с. 259). «И все-таки у этой брезгливости перед мышами и пауками другая, чем вы говорите, природа. Это не врожденный страх особи, а подсознательная неприязнь всего вида: ОНИ – крысы, тараканы, пауки и прочие – НАС переживут. То есть когда мы себя изживем, сами же, ОНИ останутся населять нашу Землю без нас. А кто сказал, что Земля наша, а не их? Они – древнее нас, они все и всех до нас пережили, это и есть ИХ земля, а не наша» (с. 230).

Нескрываемый страх – вот, может быть, основное движущее чувство книги. И даже не смерти, а ПЕРЕД смертью. Перед смертью как перед ОБРАЗОМ смерти и перед смертью как НАКАНУНЕ. Природная барочность автора вымещается благоприобретенной эсхатологией (см. его «Попытку утопии», с. 369) – «Эсхатология перерастает в схоластику. И это не упрек: значит, эсхатология становится естественной, а не трагической и уже даже не романтической частью нашего сознания. Схоластически обработанная категория только и может стать неоспоримой его частью. Так православие, отвергнув схоластику, отвернулось и от цивилизации». Отточенная решительность подобных заключений выдает автора с головой: это уже паника. И автор провозглашает «начало… ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ, осознавшей угрозу конца как свое начало, кладущей свое отчаяние в фундамент надежды, а крушение надежд – в основание веры» (там же).

Петух, Собака, Свинья, Крыса… БЫК! Ему посвящена целая глава в третьей части – КОРОВА. Встреча с мертвым молодым дельфином, по ошибке названным раздвоенным автором «морской коровой», нагнетает ожидание катастрофы: «ДД, профессионально наблюдавшему смерть особи, вчуже были мысли о ней – и о смерти, и об особи. А тут вдруг он впервые задумался без всякой мысли. Был ли дельфин окончательно мертв? С одной стороны, он, естественно, не был жив. Но так ли уж он был мертв?..» (с. 217). Вся глава, с первых строк, посвящена этому переходу: пьяный на берегу – дельфин – сгорающий Феникс – наконец, КОРОВА: «Ее было много. Корова не бывает такой большой. Она была как кит. Она не отливала ни перламутром, ни даже бельмом. Свет обтекал ее, образуя лужи. Небо, море – освещение коровы было вокруг. Никто не заметил, как изменилось ВРЕМЯ – как погода. Белое, серое, без солнца…Она уже давно ни о чем не думала, корова» (с. 252).

Следующий – Тигр – уже только шкура. Но и шкуру украли. Смерть Семиона завершает ряд. «– Что же вы так плачете, доктор?? – Я представил себе биомассу червей…» (с. 260).

Смерть Кота является, на мой взгляд, кульминацией книги. Вот где, наконец, автором овладевает неподдельное, нераздельное чувство! «Никто не заметил: сначала он был только жив, потом он был более жив, чем мертв, потом более мертв, чем жив, потом только мертв… – никто не заметил. Сильные чувства чем хороши – от них устаешь» (с. 296).

После них можно съесть яйцо Дракона, можно убить несуществующую Змею, пристрелить Коня, упустить Козу, пока не встретишься прямым взглядом, нос к носу, с казалось уже не существующей, а на самом деле единственной реальной – Обезьяной. «Значит, полулев-полусобака. Неприветлив, смотрит исподлобья. С ним не следует встречаться взглядом…» (с. 335).

И это – финал. Пока не взовьется золотым петушком пожар, пожирающий рукопись только что законченного романа. И вы так и не поймете, что же сгорело, – не та ли книга, которую вы только что прочли? Но что же вы тогда прочли? Пепел?

Автор намекает, что это он сам, сам сгорел в этом повествовании. Поверим в искренность его интенций. В конце концов, «в этой книге ничего не придумано, кроме автора» – так начинается вся книга.

Книга окончена в год Петуха – 28 февраля 1993 года.

Прощеное воскресенье. По-видимому, это существенно.

От Петуха до Петуха прошествовали перед нами все звери векторного круга в старательно соблюденной последовательности, волоча за собою свою гибель, столь же последовательно. Что еще может вычитать астролог? Последовательность появления и исчезновения героев, возможно, подчиненных уже другой зодиакальной последовательности? Может, предположив за Гоголем зодиакальное построение «Мертвых душ», пробовал и он сам повторить непреодолимый рекорд Гоголя в своих «Живых душах»? В таком случае, это у него не получилось. Правда, героев этих, похоже, столько же, сколько знаков Зодиака, но кто из них кто? Автору изменяет мастерство (см. список «гостей» на страницах 271–274 или авторскую перекличку «солдат Империи» на страницах 310–311).

Книга начата в год Петуха (1969), продолжена в год Обезьяны (1980) и закончена в год Петуха (1993). Первая часть проживается за семь лет (1968–1975), от Обезьяны до Кота; вторая в год Козы (1979) и заканчивается описанием написания утром 23 августа 1983 года, непосредственно переходящим в действие третьей части – год Свиньи (1983) – главы «Конь» и «Корова»… И еще семь лет сгорают в главе «Огонь» от «незабываемого 1984-го» (год Крысы) до 19 августа 1991 года (год Козы), и лишь сам автор только стареет, но не меняется. Типичнейший Близнец, он всякий раз спасается, подставляя под удар то ту, то другую безответную свою половину: то доктора Д., то Павла Петровича, то самого себя, то его, то бедного Дрюнечку, то Зябликова… «Господи, что я за человек такой, что со мной ни одна тварь ужиться не может!» (с. 288.) Крокодиловы слезы Близнеца.

Но автор и Бык (по году рождения). Тяжелый, неблагодарный знак!

«Бог един, и человек – Его профессионал», – заключает Битов свою «Попытку утопии». Про соединение Быка и Близнеца существует следующая характеристика: «Несерьезный бык. В общем, очень выносливый».

Это «в общем» обнадеживает.

[18]