Крупным планом - Дуглас Кеннеди

— …это маленький подарок для человека года журнала «Тайм».

Я поднял глаза как раз в тот момент, когда Руди дико вытаращил глаза и засадил кулаком прямо в экран стоявшего на его столе «Макинтоша». Все в отделе новостей с ужасом смотрели на него — то есть те, кто не успел унести ноги, потому что он уже перевернул два стола и выдернул из розеток пару телефонов. Руди обмяк в своем кресле, причем кулак его все еще находился внутри экрана. На край стола начала капать кровь. Он с любопытством посмотрел на это странное явление — как посторонний, будто он сам тут был совершенно ни при чем. Вот тогда я понял, что он пьян.

Из своего кабинета выскочила Анна с маленькой аптечкой скорой помощи в руках. Она обозрела общую разруху, глаза ее расширились, когда она заметила кровь, стекающую на пол. Она взглянула на своих коллег.

— Ну, не стойте тут с отвисшими челюстями, — сказала она. — Кто-нибудь, вызовите «скорую помощь».

— Эй, лапочка, — сказал Руди, награждая ее пьяной улыбкой.

— Кончай с «лапочкой», Руди. Какого черта ты тут натворил?

— Разве я сделал что-то не так? — спросил он, с виду сама невинность.

— Нет, — сказала она, — ты только напал на несколько неодушевленных предметов.

— Ну, черт, это же не преступление против человечества, верно?

— Разумеется нет, — сказала она таким тоном, будто пыталась утихомирить расшалившегося ребенка. — Может быть, нам стоит попытаться достать руку из компьютера, Руди?

— Неплохая идея, — согласился он.

Прежде чем приступить к решению этой деликатной задачи, она подняла глаза и увидела меня.

— Встретимся с ресторане, — сказала она одними губами, затем вернулась к неприятной задаче, которая стояла перед ней.

Я уже допивал второй мартини, когда она наконец вошла в ресторан.

— Ожидание меня убивает, — сказал я, заказывая для нее выпивку. — Тот кулак все еще в «Макинтоше»?

— Нет, операция по изыманию его оттуда закончилась полным успехом. Сейчас ему накладывают швы в Центральной больнице Маунтин-Фолс. Нужно надеяться, что они на ночь прикуют его к койке цепями. У этого парня по крайней мере галлон виски бродит по венам.

— По-видимому, нам больше не придется читать колонки Рудольфа Уоррена в «Монтанан», — заметил я.

— Стю собирается навестить его завтра утром в больнице.

— Стю слишком трезв и застегнут на все пуговицы, чтобы даровать отпущение грехов забулдыге.

— Зря ты так уверен. Колонка Руди пользуется успехом. И хотя они его как человека не любят, мальчики из отдела маркетинга знают, что он помогает продавать газету. А такая небольшая газета, как наша, не может отказываться от чего-то, что увеличивает продажи.

— Почему мальчики из отдела маркетинга ненавидят Руди?

— На последней рождественской вечеринке он напился вдрызг и назвал начальника отдела маркетинга Неда Алена «пиздой Вилли Ломана». Он прямо так и сказал.

— Не сомневаюсь.

— Разумеется, потом он извинялся. Как он извинялся перед Джоан, когда разгромил «Горный перевал». И завтра, когда протрезвеет, он будет просить прощения у Стю. Примерно дважды в год Руди слетает с катушек. Возможно, это как-то связано с положением луны.

— Не-а, это слишком калифорнийское объяснение для Руди. Он просто мерзкий пьяница.

— У него есть свои достоинства.

— Например?

— Он классный репортер.

— Это верно.

— И… — Она переплела свои пальцы с моими, — если бы он не стащил твои снимки, я бы не пила сейчас с тобой мартини.

— Да, — согласился я. — У него есть свои достоинства.

Примерно в три в то утро я проснулся, потому что Анна обняла меня и прижалась ко мне.

— Ты не спишь? — шепотом спросила она.

— Уже не сплю.

— Прости.

— Ничего. А ты почему не спишь?

— Думаю, — ответила она.

— О чем?

— О тебе. О нас. Я буду по тебе скучать. Очень.

— Я же еду всего на десять дней. Затем вернусь.

— Ты уверен, что вернешься?

— Уверен.

— Я сомневаюсь…

— Не надо.

— Просто… теперь, когда за тобой вдруг начали бегать «Вэнити фэр» и некоторые другие журналы, с какого перепугу ты застрянешь в таком занюханном городишке, как Маунтин-Фолс?

— Потому что я так хочу.

— Но почему?

— Из-за тебя.

— Никакой другой причины?

— Никакой.

— Успех — вещь опасная.

— Но если верить тебе, я успеха боюсь. Ты научишься его любить. Люди скоро начнут говорить тебе, какой ты замечательный, — и ты подумаешь, что они правы. И еще ты подумаешь, что от прошлого можно избавиться. Именно так бывает, когда приходит успех.

— Но не в моем случае.

— Мне бы хотелось в это верить.

— Так верь.

Через несколько часов, во время завтрака, мы неловко молчали. Анна смотрела в свою чашку с чаем и казалась рассеянной.

Наконец я не выдержал и сказал:

— Всего же полторы недели, Анна.

— Знаю.

— И еду я в восточную Монтану, не Ирак.

— Знаю.

— И я буду звонить тебе каждый день.

— Знаю.

— Тогда не волнуйся.

— Я буду волноваться.

— Ты не должна.

— Ты не имеешь понятия о том, что значит терять, ведь так?

Я чуть было не сказал «Это неправда», но вовремя остановился.

— Потеря заставляет тебя считать все подвластным разрушению, хрупким, — сказала она. — И ты начинаешь сомневаться в возможности счастья. Если в твоей жизни происходит что-то хорошее, ты знаешь, что все дело во времени, в том, когда это хорошее у тебя отнимут.

— Я никуда не исчезну, Анна.

Она взяла меня за руку, стараясь избегать моего взгляда:

— Поживем — увидим.

Я пересекал Континентальный водораздел и не переставая думал Анна знает. Не то чтобы она догадалась обо всем — может быть, даже не признавалась в этом себе, — но она инстинктивно догадывалась, что я от чего-то бегу. И теперь она боялась того же, чего боялся я, — что успех неизбежно приведет к разоблачению и заставит меня исчезнуть.

Но когда я тем поздним вечером позвонил Анне после того, как поселился в мотеле на окраине города под названием Льюистон, она снова была бодра и весела.