Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

Не все понимали опасность левоэсеровских «ультрареволюционных» призывов. Некоторым, например меньшевикам, казалось, что левые эсеры – «это обыкновенные средние мужики, перепуганные за свое добро и возглавляемые лихими «левыми ребятами», у которых нет за душой ничего, кроме легкости в мыслях, страсти к сокрушению…»[689]В какой-то мере это, возможно, было и так. Левые эсеры, взятые «сами по себе», не были так уж страшны. Но если мы соотнесем их «боевые призывы» с той политикой «на грани войны», которую Германия после Бреста проводила по отношению к Советской России, то нетрудно будет увидеть, что они могли толкнуть ее на то, чтобы перейти эту страшную грань. Даже малейший отклик на выкрики левоэсеровских ультра, малейшая уступка им, могли двинуть немецкие войска в антибольшевистский поход, в обозе которого радостно катили бы к Москве монархисты-германофилы…

4 июля в Москве, в Большом театре, открылся V Всероссийский съезд Советов. Левые эсеры оказались на нем в меньшинстве, но все же не теряли надежды повести съезд за собой и «выправить линию советской политики». Расчет не в последнюю очередь делался на некоторых лидеров партии, энергичных митинговых ораторов, умевших эмоционально возбуждать и вести за собой. Необузданная страстность, вылившаяся в «ультрареволюционную» фразеологию, превращала их в опасных демагогов, способных нанести революции огромный ущерб. Даже сегодня при чтении стенограмм V съезда Советов и его ВЦИК ощущается ярость левоэсеровской атаки на Совнарком и большевиков, которых эсеры еще называли «товарищами».

Левой эсеркой «номер один» была, конечно, Мария Спиридонова, в 16 лет вступившая в тамбовскую боевую дружину партии эсеров и в 1906 г. совершившая дерзкое покушение на вице-губернатора за издевательство над крестьянами. Военно-полевой суд приговорил девушку к смертной казни, заменив ее затем пожизненной каторгой. Только Февральская революция освободила Спиридонову. Английский представитель Брюс Локкарт, наблюдавший ее на V съезде Советов, отметил «сосредоточенный фанатичный взгляд ее глаз», свидетельствовавший о том, что «перенесенные ею страдания отразились на ее психике»[690]. Спиридонова выставлялась левоэсеровским ЦК в качестве «ударного оратора»…

Но пока в зале Большого театра велись ожесточенные словесные бои, левые эсеры готовились к настоящему бою. Днем 6 июля в германское посольство в Денежном переулке (сейчас улица Веснина) явились двое, предъявившие удостоверения на имя сотрудника ВЧК Я. Блюмкина и представителя ревтрибунала Н. Андреева. Удостоверения, подписанные Ф. Э. Дзержинским, уполномочивали их вести переговоры с послом Мирбахом[691]. Германский посол явился в приемную в сопровождении двух сотрудников посольства. Блюмкин вынул из портфеля какие-то бумаги, заявив, что речь пойдет о племяннике посла, арестованном советскими властями по обвинению в шпионаже. Когда Мирбах в ответ заявил, что дело это его совершенно не интересует, Блюмкин, выхватив пистолет, начал стрелять в бросившегося к выходу посла и заметавшихся по приемной сотрудников. Вслед за тем открыл огонь и Андреев, который, по показаниям присутствовавших, и ранил Мирбаха. Когда он упал, Блюмкин одну за другой бросил две бомбы, только одна из которых с грохотом взорвалась… Ошеломленные прохожие видели, как из окон первого этажа германского посольства один за другим выскочили два человека. Один из них, с длинными, почти до плеч, волосами (это был Блюмкин), бежал, сильно припадая на одну ногу. Буквально перемахнув через невысокую железную решетку, ограждавшую здание посольства, они кубарем ввалились в стоявший у тротуара автомобиль. Дверцы с шумом захлопнулись, автомобиль рванулся с места, оставив за собой повисшее в жарком воздухе синеватое облачко газа. Когда из посольства выбежали охранники и открыли огонь, машина уже скрывалась из виду… Установить имена террористов не составило никакого труда: убегая, – по-видимому, в суматохе, а может быть, и сознательно – они оставили в приемной портфель с бумагами и удостоверениями, бросили даже оружие.

Убийством Мирбаха судьба Брестского мирного договора сразу была поставлена на карту. Наступил момент, когда «двухколейная политика» Германии в русском вопросе могла сойтись в одну «колею» – колею возобновления военных действий против Советской России и открытого блокирования с монархической контрреволюцией. Уже в первой телеграмме, разосланной всем партийным комитетам и совдепам Москвы, не зная еще всех фактов, В. И. Ленин определил политическую значимость террористического акта, совершенного в германском посольстве: «Это явное дело монархистов или тех провокаторов, которые хотят втянуть Россию в войну…»[692]

Но слишком дорого Советской России достался Брест, чтобы отдать его авантюрной прихоти левоэсеровских террористов и провокаторов. В. И. Ленин решил лично ехать в германское посольство. Вместе с ним поехали Я. М. Свердлов и Г. В. Чичерин. Председатель Совнаркома, председатель ВЦИК и нарком иностранных дел – руководители Советского государства – делали все возможное, чтобы предупредить дальнейшее трагическое развитие событий. Судьба страны, по словам В. И. Ленина, была «на волосок от войны»[693].

Между тем Блюмкин и Андреев бежали в Трехсвятительский переулок, в отряд ВЧК, находившийся под командованием левого эсера Д. Попова и целиком подчинявшийся заместителю председателя ВЧК, также левому эсеру Б. Александровичу. Сюда же, в штаб поповского отряда, перебрался и почти весь левоэсеровский ЦК. Когда прибывший в Трехсвятительский переулок Ф. Э. Дзержинский потребовал выдачи Блюмкина, его разоружили и арестовали. А к утру 7 июля уже около 30 партийных, советских и военных работников-большевиков были арестованы поповцами.

Круг замкнулся: стало ясно, что все, что произошло, было не чем иным, как звеньями одной цепи – следствием заговора партии левых эсеров. Выступление левых эсеров именно в начале июля не было случайным. Они старались воспользоваться отправкой ряда воинских частей из Москвы на подавление мятежа в Ярославле[694].

У Советской власти не оставалось другого пути, кроме вооруженного подавления левоэсеровского мятежа. В официальном сообщении Совнаркома от 7 июля говорилось: «…Совет Народных Комиссаров мог принять только одно решение: в самый короткий срок подавить мятеж, в котором легкомыслие, вероломство и провокация соединились в одно отвратительное целое»[695].

Левоэсеровская авантюра была ликвидирована в несколько часов, по главная опасность, спровоцированная ею, не была устранена, не вполне ясной оставалась позиция немцев. Правда, выступая в рейхстаге, канцлер заявил, что убийство Мирбаха не должно привести к ухудшению отношений между двумя странами. Но положение оставалось тревожным. Действительно, 14 июля германский представитель Рицлер передал Г. В. Чичерину телеграмму из Берлина. В ней содержалось требование о срочном вводе в Москву якобы для охраны германского посольства… батальона немецких солдат! Это требование, прежде всего, было, конечно, рассчитано на унижение Советского правительства. Согласие на введение германского батальона в советскую столицу подогрел бы контрреволюционные, клеветнические слухи о «зависимости» Москвы от Берлина и содействовало бы падению престижа Советской власти. А в случае неблагоприятного для нее развития событий это могло стать и началом широкой германской оккупации. Вот почему, несмотря на явное неравенство сил, Советское правительство решительно отклонило требование Германии. В ответе, объявленном В. И. Лениным 15 июля на заседании ВЦИК, говорилось: «На такой шаг мы вынуждены были бы ответить, как отвечаем на мятеж чехословаков, на военные действия англичан на севере, именно: усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению… Война стала бы для нас тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью, и эту революционную войну рабочие и крестьяне России поведут рука об руку с Советской властью до последнего издыхания»[696].