Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина - Бретт Кук

Д-503 все-таки ничего не удалял и не менял в дневнике, кроме, может быть, одной обманной записи, однако полной уверенности в этом нет.

Взгляд очевидца лишь подрывает доверие к свидетельствам Д-503. Он и сам признает, что мир его рукописи вряд ли незыблем, что слова могут начать двигаться сами по себе [276–277]. Кроме того, читатель зачастую понимает мир Д-503 лучше, чем сам рассказчик: Д-503 склонен не замечать недостатков своего общества, таких, как упорные ошибки в математических расчетах или явно ущербная сексуальная политика[95]. То же касается вещей, более знакомых нам, чем ему, таких, как «бумажная трубочка», которую курит 1-330 [173]. Наконец, Д-503 то и дело пускает нас по ложному следу: так, в конце десятой записи он заявляет, что «гибнет», в конце тридцать третьей преждевременно прощается с читателями, а седьмую и восемнадцатую начинает с пересказа своих снов, вводя читателя в заблуждение тем, что описывает их так, как если бы это были реальные события [160, 176, 204, 268]. Собственно, с учетом психологического измерения романа так оно и есть. Еще один ложный след – слова, которыми Д-503 предваряет пересказ разговора с 1-330 о плане захватить «Интеграл»: «…он, как мне кажется, будет иметь огромное, решающее значение для судьбы Единого Государства – и больше: вселенной» [254]. Конечно, подавление мятежа Мефи кладет конец этим ожиданиям – они могут быть оправданы только в контексте рукописи как романной, вымышленной вселенной Д-503. Примечательно, что речь в разговоре заходит о бесконечности революций и энтропии: в этих темах, как считают многие, содержится главный философский смысл романа. Как и рассказчик, читатель часто не знает, чему верить [203, 267].

К эпистемологической неуверенности читателя добавляются и онтологические сомнения – это происходит всякий раз, когда Д-503 ставит под вопрос реальность как самой рукописи, так и ее содержания – он как будто не уверен, что описываемый им мир существует на самом деле [205–206]. Ему кажется, что его текст – это «какой-то древний, причудливый роман» [259], что, конечно же, правда. Кроме того, он сомневается в реальном существовании своих читателей: «Разве я не населил вами эти страницы – еще недавно четырехугольные белые пустыни. Без меня разве бы увидели вас все те, кого я поведу за собой по узким тропинкам строк?» [218]. И действительно, Д-503 сам создал своих читателей: если бы он не написал этого дневника, некому было бы его читать, и нет никакого способа развеять сомнения Д-503. Согласно самой природе восприятия, особенно процесса обработки информации, все именно так: сенсорные явления преобразуются в ментальные конструкты. Даже если его вымышленные персонажи в некотором смысле реальны, он измышляет их заново уже тем, что переносит их образы на бумагу. В тексте действительно присутствует несколько намеков на то, что персонажи, как и читатели, всего лишь проекции сознания Д-503. В конце 33-й записи он обращается к читателям: «…вы… с кем я прожил столько страниц» [268]. Как минимум дважды Д-503 удается проникать в чужие мысли [157,179], – в частности, ему кажется, что мысли 1-330 как будто исходят из него [157]. Вспомним слова 1-330 о том, что герой ведет себя «как некий мифический бог в седьмой день творения», который сотворил и ее, и все остальное [143]. Если он бог собственного текста, то, конечно, она права. Однако солипсизм Д-503 не объясняется только тем, что он бог текста. В другой записи он говорит: «…для меня с недавнего времени построен весь мир» [199]. Тем не менее вопрос остается неясным. Розеншилд отмечает, что лексикон других персонажей отличен от того, которым пользуется Д-503 [Rosenshield 1979:61], и в подтверждение приводит слова 1-330: «…я лучше на твоем языке, так ты скорее поймешь» [248][96]. Д-503 несколько утешает предположение, что изображаемый им мир – только его: в этом случае ему было бы легче его игнорировать. Но это заставляет героя задуматься, почему тогда его так тянет описывать этот мир [205].

На онтологическую фиктивность рукописи Д-503 указывают также различные несообразности, возникающие в его сообщениях о том, как он ведет дневник. Например, трудно понять, как и когда Д-503 сумел записать события, о которых идет речь в тридцать девятой записи, особенно ее роковой конец. Также неясно, какой именно текст читает Д-503 в начале сороковой записи, когда утверждает, что перед ним образец нового стиля, без всякого бреда, нелепых метафор и чувств [293]. Часто он симулирует незнакомство с материалом, который только что записал, и, конечно же, многие страницы рукописи больше похожи на роман, чем на настоящий дневник, так как изобилуют развернутыми драматическими сценами со множеством диалогов, а также описательными деталями. Кроме того, временной план, образуемый глагольными временами в речи рассказчика, часто сбивает с толку. Из многочисленных примеров приведем два. Д-503 описывает события Дня Единогласия в прошедшем времени, но прерывает повествование мыслями в настоящем времени: «Сейчас начинается… Что?» [233]. Конечно, это смешение можно объяснить общей непоследовательностью дневника, но использование Д-503 подобной внутренней речи, безусловно, добавляет роману напряжения. То же самое относится к эпизоду, в котором Д-503 предваряет рассказ о планах Мефи захватить «Интеграл» вопросом: «Какими глазами я смотрел бы на это могучее стеклянное чудовище, если бы все оставалось, как вчера? Если бы я знал, что завтра в 12 – я предам его… да, предам…» [260].

Наконец, иногда в описании своего мира Д-503 использует образы, связанные с письмом, как если бы это был всего лишь «чертеж на листе бумаги» [263]. Он упоминает «страницы своего мозга», а провалы в памяти уподобляет пустым белым страницам в голове, возможно намекая на пробелы в рукописи [181, 282, 283]. Он перелистывает лица в толпе, «как страницы» [233]. При этом Д-503 ведет неустанную полемику с «древними» способами письма. Так, он высмеивает обычай авторов прошлого писать о чем им вздумается [182]. Однако здесь Д-503 забывает о своем «сейсмографе»: ведь именно такова его писательская техника создания дневника [153].

5. Роман как сознание

Как уже говорилось в начале этой главы, достаточно взяться за перо, как это действие приводит к спонтанным подрывным последствиям. Они совершенно неизбежны, когда сознание начинает взаимодействовать с письменными принадлежностями, они влияют на деятельность мозга и даже берут на себя некоторые функции сознания. Так развитие письменности сделало возможным экстрасоматическое хранение воспоминаний и избавило разум от необходимости запоминать информацию самостоятельно. Исчезновение устной традиции доказывает, что системы письма частично заменили эту функцию сознания. Примечательно, что Д-503 трижды обращается к своим записям, чтобы подтвердить, что событие, подсказываемое ему памятью, действительно