Александр Блок - Владимир Новиков

В третьем стихе не на месте «и что», надо бы отредактировать. Например, сделать так: «Если жизнь безжалостно стегнула…» Но у кого поднимется рука? Интонация сглаживает шероховатость, и мы произносим эти строки от своего имени, присваиваем их, не думая при этом о прототипическом контексте.

Еще одним прощанием с Дельмас можно считать прославленное стихотворение, датированное 29-м февраля 1916 года:

«Зубы» — вот улика. Но смысл послания, как всегда, шире. Это прощание Мужчины с Женщиной. Ситуация вечная и универсальная. Вот он, блоковский «реализм» (в кавычках, то есть синтез жизненности и символики), который он искал и нашел. Опора на реальность способствует большей обобщенности, символичности:

(«Превратила все в шутку сначала…»)

Что это за «старинное дело» такое? Нечто большее, чем литература, чем «духовность» и «общественность». Это смерть, осознанная и осмысленная. Недаром это «дело» в последней строфе так внятно противопоставлено слову «жизнь», да к тому же автор еще и тире поставил, чтобы на два голоса это четверостишие разложить. Мелодия «старинного дела» — это вечность, приобщение к бессмертию: таким «делом» многие занимались до Блока, будут заниматься и после него. А мелодия жизни проста и безыскусна, как шелест женского платья, но именно она звучит последней, музыкально завершает диалог двух начал бытия.

Можно увидеть в этих строках своеобразный постскриптум к «Соловьиному саду», герой которого тоже ведь вернулся к «старинному делу», к пожизненному призванию и долгу. И ритмическая и словесная перекличка есть («Зацепились за платье мое» — «Отшумела, как платье твое»).

В сорок восьмой записной книжке Блока имеется такой пассаж, датированный 29 мая 1916 года: «У меня женщин не 100 — 200 — 300 (или больше?), а всего две: одна — Люба; другая — все остальные, и они — разные, и я — разный».

По поводу этой записи Аврил Пайман замечает: «А все ж Дельмас, из „остальных”, для него так и осталась — „всех ярче, верней и прелестней”».

Можно и так сказать. Тем более что сама Любовь Дмитриевна высоко оценивает роль Любови Александровны в мужской судьбе Блока: «Только ослепительная солнечная жизнерадостность Кармен победила все травмы, и только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви».

Более того: Любовь Александровна сумеет исключительно на своей воле, на собственной энергии продлить близость с Блоком — до самых его последних дней. У него это четко запротоколировано:

«Ночью — любовница: от нескольких дней у моря — в обаянии всех благоуханий, обаятельная и хозяйственная, с какими-то слухами, очень важными, если они оправдаются (о предложениях Америки), какие могут узнавать только красивые женщины и, узнавая, разносить, равнодушными и строгими губами произнося умные вещи, имеющие мировое значение» (17 июня 1917).

«Л. А. Дельмас пела Кармен в Народном доме. Или я устал, “привык”, или последние разы она опять меня пленила? Но за пустою болтовней я слышу голос соловьиный» (28 июня 1917 года).

«Сегодня ночью я увидал в окно Дельмас и позвал ее к себе» (4 сентября 1917).

«Дельмас закармливает гусями» (14 февраля 1918 года).

(Кстати, читая вышедшие в 1965 году «Записные книжки» Ахматова делала для себя записи, чтобы вспомнить или «даты собственной биографии. Вот одна из них: «На Академии художеств (1918?). Я видела, как он целовался с Дельмас». Дата под вопросом, но факт поцелуев, по-видимому, бесспорен.)

«Встреча с Дельмас» (18 марта, 19 июля 1919 года),

«Вечером — Л. А. Дельмас» (10 июля, 4 ноября 1920 года, 7, 23 января 1921 года).

«Л. А. Дельмас, разные отношения с ней» (25 мая 1921 года).

Да, отношения были, только стихов из них уже не вырастало.

Но блоковское отважное суждение о «двух женщинах» говорит нам больше — и «о странностях любви», и о парадоксальной природе творческой личности.

Что значит «все остальные»? Нетрудно догадаться, что это в абсолютном своем большинстве «незнакомки», — они здесь представлены на равных с теми «приличными» и незаурядными женщинами, которыми Блок увлекался всерьез. Примем эту шокирующую «уравниловку» как данность: всё же они, составляющие все вместе «другую» женщину, признаны «разными». Важнее здесь другое: «я — разный». В случае с Дельмас раскрылся еще один Блок — жизнелюб, гедонист.

Человек, как известно, широк, и все намерения его «сузить» пока не давали результата. Моногамный и полигамный импульсы вполне могут уживаться в пределах одной личности, причем такое случается и с самыми обыкновенными людьми, свободными от бремени таланта.

Художник же может сделать эту раздвоенность источником добывания новой энергии. Одни из возможных практических способов — быть «разным» с «разными» и в то же время всегда иметь единую опору — душевную связь, проходящую через всю жизнь. Называется она любовью, дружбой или еще как-то…

История отношений Блока с Л. А. Дельмас и история создания «Соловьиного сада» — это особый, отдельный сюжет блоковской биографии. Параллельно с ним развиваются другие событийные линии, к которым мы сейчас возвращаемся.

Декабрь 1913 года — месяц высокой лирической активности. Двенадцатым числом помечены пять стихотворений. Одно из них — «Новая Америка» — неожиданная для блоковского творчества позитивная, созидательная утопия. Оно перекликается с замыслом ненаписанной драмы «Нелепый человек» — помещике, обнаружившем месторождение угля в своих владениях. Своего героя Блок намеревался привести к краху и случайной гибели, а стихотворение вобрало в себя мечтательную сторону замысла:

Это сочетание созвучных эпитетов «роковая» и «родная» сдает эмоциональную атмосферу доверия, и потому не выглядит слишком риторическим финал, рисующий картину преображенной индустриальной страны:

Гимн «черному углю» для блоковской музыки странноват, но важна сама вера (пусть лирически-мечтательная) в возможность эволюционного развития России. И такой путь здесь предстает закономерно вытекающим из всей русской истории, смыкающимся с древними преданиями.