Путь воина - Богдан Сушинский

– И сколько же хан ведет с собой войска?

– Этого я не знаю, – поспешил заверить его Галаган. – Крест святой, не знаю. Да и сам Хмельницкий об этом, наверное, ни с кем не говорил.

– Но хан не может привести войска меньше, чем насчитывается сейчас у его мурзы, Тугай-бея, – неожиданно вмешался князь Корецкий. – Это было бы недостойно хана – привести меньше… Особенно если учесть, что они с Тугай-беем враждуют и мурза поглядывает на бахчисарайский трон.

– Тогда что же, мы можем иметь перед собой до тридцати тысяч татарской конницы? – упавшим голосом спросил его коронный гетман.

– Коль уж мы согласились с тем, что сейчас у Тугай-бея не меньше пятнадцати тысяч сабель.

– И завтра хан со своей ордой уже будет здесь, – напомнил Калиновский. – Для татарской конницы, не обремененной никакими обозами, путь от Чигирина до Корсуня – не расстояние.

Потоцкий отдал трубку слуге и, обхватив пальцами виски, почти с минуту сидел молча. Все знали, что курение вызывает у гетмана резкую головную боль. Но сейчас эта боль была вызвана не только табачным дымом.

– Уведите этого… – брезгливо махнул рукой Потоцкий в сторону пленного. – Он нам больше не понадобится.

– Казнить его? – спросил хорунжий, выполнявший роль следователя.

– Я сказал, что мне он больше не нужен, – повысил голос Потоцкий, досадуя на непонятливость офицера. Отдать приказ казнить Галагана после того, как в присутствии всех офицеров он дал слово дворянина сохранить ему жизнь, граф все же не решился. Но казаку и так все было ясно. Не о его судьбе шла сейчас речь. Не его судьба была поставлена на карту в большой «гетманской игре», а судьба сражения, судьба двух армий.

Галаган понимал это. Он знал, на что шел, вызываясь ввести врага в «гетманский блуд».

– Упроси гетмана, чтобы сохранил мне жизнь! – прокричал Галаган, увидев неподалеку от оврага, в который его вели, одного из надворных казаков Потоцкого, который во время допроса выполнял еще и роль переводчика. Хорунжий впервые попал в Украину и не все понимал из того, о чем говорил пленный. – Я согласен провести их через Гороховую Дубраву!

– Попрошу! – Зарудный знал, что это условные фразы, которыми Галаган подтвердил: «Все прошло так, как было намечено». Но в провожатые должен напроситься он, Зарудный [41]. И вести поляков через урочище Гороховая Дубрава тоже должен был он.

Когда Галагана уводили к реке, чтобы там отсечь голову, Зарудный подошел с Библией и пытался перекрестить его. Хорунжий уже знал, что они давно знакомы, как знал и то, что ссориться с Зарудным не стоит, чтобы не вызывать гнев у графа Потоцкого. Этот казак, говорят, когда-то спас в бою то ли самого графа, то ли его сына. Во всяком случае, коронный гетман очень дорожил своим слугой и телохранителем.

– Не надо, – остановил его обреченный. – Твой крест не сильнее креста казачьего гетмана. И молитва твоя по душе моей не затмит молитвы всего войска. Лучше выживи и расскажи, как все было.

Зарудный молча кивнул. Он понимал, что имел в виду обреченный, идущий на смерть с улыбкой гладиатора.

Под вечер мимо польского лагеря прошел еще один отряд повстанцев. Он появился совершенно неожиданно и состоял из полутора тысяч конников, вооруженных кто чем: саблями, вилами, какими-то рогатинами. Это был не тот из отрядов, которые казаки пропускали для видимости, а настоящее пополнение, приведенное атаманом Сиробабой откуда-то из-под Монастырища. И мимо поляков повстанцы тоже прошествовали случайно, поскольку о разведке предводитель их не позаботился и поначалу лагерь поляков принял за лагерь Хмельницкого. Атаман гадать не гадал, насколько своевременным оказалось его появление.

А ведь именно прибытие этого «случайного» отряда произвело на поляков ошеломляющее впечатление. Поняв свою ошибку и видя, что поляки даже не пытаются спровоцировать схватку с ними, повстанцы совершенно обнаглели. Они гарцевали у самых валов, вызывали высокородных шляхтичей на поединки, со свистом и гиканьем имитировали атаку. И хотя эта имитация стоила им до десятка жизней, повстанцев это не отрезвило. Но и поляки созерцали кавалькаду с гнетущим предчувствием своего поражения.

– Эй, ляхи, где тут табор Хмельницкого?! – подступил атаман – громадный мужик в лохматой овечьей шапке – к тому месту, где за валами стояли польный гетман Калиновский и его офицерская свита. – Может, к себе примете?

Кто-то из солдат пальнул по нему из ружья и сбил шапку. Что вызвало у атамана приступ смеха, перемешанного с отборнейшей бранью.

– Что ж ты такую шапку споганил, душа твоя ляховская?! Погоди, вон там, за нами, еще один отряд идет, из реестровых казаков. Те с вами по-иному поговорят – ружьями и пистолями!

Потоцкий даже не созывал высшее офицерство, оно само сошлось. И военный совет тоже начался стихийно, каждый понимал: нужно решать, что делать дальше, точнее, нужно решаться.

– Господа, – поднялся коронный гетман, как только все, кто достоин был этого совета, собрались в его большом штабном шатре. – Сегодня у нас еще есть выбор. Сегодня мы еще можем оставить лагерь и уйти на Богуслав, чтобы затем через Белую Церковь отступить к Паволочи. Там мы объединимся с местным гарнизоном, реестровым полком и ополчением, и после этого дадим решительный бой повстанцам. Если же мы не сделаем этого, то уже послезавтра окажемся замкнутыми в лагере, не рассчитывая при этом ни на подкрепление, поскольку ждать его в ближайшие дни неоткуда, ни на обозы с продовольствием. В то время как казаки и татары могут держать нас в осаде столько, сколько понадобится.

Потоцкий выглядел крайне уставшим. Говорил настолько вяло, что казалось, лично ему совершенно безразлично: решит ли совет увести войско или же предпочтет оставаться в лагере. И офицеры почувствовали это.

– Но, выйдя из лагеря, мы окажемся совершенно беззащитными перед превосходящими силами казаков и татар, – возразил Калиновский еще до того, как коронный гетман завершил свою речь. – Уверен, что они даже не станут ввязываться в серьезное сражение, а постоянно будут терзать нашу колонну обстрелами издали и наскоками на обозы и артиллерию.

– И у них будет преимущество, – добавил полковник Адамицкий, ведавший охраной обоза, – поскольку они-то налегке, а мы – скованы тяжелогружеными возами и артиллерией.

– Чего же мы добьемся, сидя в лагере? – нервно поинтересовался Потоцкий, обращаясь к Калиновскому. Мнение полковника его совершенно не интересовало. – Вы же видите, что казаки получают подкрепление почти ежедневно. А как только подойдет войско крымского хана, они станут наседать на нас днем и ночью, не позволяя высунуться за валы.