Тайный заговор - Филипп Ванденберг

Графиня скривилась.

— Я была замужем за торговцем персидскими коврами. Он промотал все мое состояние. Ну, почти все. Кое-что осталось, хотя и немного. Я слышала, что он все еще замечательно живет на те средства, которые стащил у меня. Мы разведены вот уже три года.

— Мне очень жаль, — произнес Бродка.

— Не стоит жалеть. Напротив. Бывают катастрофы похуже, чем развод. Например, женитьба. Нужно издать закон, запрещающий людям жениться до достижения тридцати лет.

Жюльетт засмеялась.

— Вы совершенно правы.

— Ах, вероятно, у вас тоже был плохой опыт?

— Очень плохой.

Мирандолина взяла Жюльетт под руку и широким жестом обвела долину.

— Я унаследовала от родителей это место с десятком летних домиков и виноградниками, кроме того — палаццо в Риме. И знаете, что мне осталось от всего этого богатства? Вот это. — Она указала пальцем на землю. — И еще квартира в городе. Теперь летом мне приходится сдавать дом в аренду. Вам ведь не помешает, если я буду жить в маленькой квартирке под крышей с отдельным входом?

— Нет, что вы, — заверил Бродка хозяйку.

Мирандолина показала гостям дом. Темная тяжелая мебель девятнадцатого века казалась довольно потрепанной, зато спальня на втором этаже производила светлое, приятное впечатление. Но главное заключалось в том, что здесь они наконец-то почувствовали себя в безопасности.

Графиня посоветовала им ресторан, расположенный в десяти минутах ходьбы от дома. Он носил имя «Спеччио ди Диана», и его вина, а также исключительная кухня вызывали восхищение еще у Гете и лорда Байрона. Посетители, которые были симпатичны хозяину, седовласому патрону, могли даже посмотреть старые гостевые книги с подписями знаменитостей.

На первом этаже в тот вечер были заняты все места, но на втором этаже Бродка и Жюльетт нашли свободный столик, где они могли поговорить вдали от шума и обдумать сложившуюся ситуацию заново.

Теперь они знали, что государственный секретарь кардинал Смоленски был главой тайной организации, которая не имела ничего общего со святым местом, откуда он осуществлял управление. Однако же какой властью обладали эти люди? Решение или, по крайней мере, путь к решению крылся, очевидно, в одной из кассет, магнитной ленте три миллиметра толщиной. Объяснить иначе внезапную перемену в поведении гангстеров было нельзя. И пока ни Смоленски, ни Фазолино, ни их пешки не знали, где находятся кассеты, эти крошечные звуковые документы были для Бродки и Жюльетт чем-то вроде страховки.

— Ты согласна со мной? — спросил Бродка, поделившись с Жюльетт своими соображениями.

Жюльетт, казалось, витала в облаках. Прикрыв рот рукой, она сладко зевнула.

— Ты меня вообще слушаешь? Жюльетт устало улыбнулась.

— Извини, но уже скоро полночь, а день был чертовски напряженным.

Бродка согласился с ней.

— Хорошо, любимая моя. — Он подозвал официанта и расплатился.

Слегка охмелевшие, на негнущихся ногах, они побрели к своему новому дому.

Вскоре после восхода солнца старший духовник кардинал Уильям Шерман покинул Палаццо делла Канцелерия на своем темно-синем «вольво». За рулем сидел его шофер и служка падре Иоганн, которого все называли Джонни.

Машина быстро доехала до Ватикана. Швейцарская гвардия у ворот Портоне ди Бронзо поспешно салютовала ему. Шерман, глава ватиканской комиссии отпущения грехов, был им хорошо знаком, хотя его офис располагался вне стен Ватикана, а комиссия насчитывала всего десять человек.

Широко шагая, Шерман преодолевал сразу по две ступеньки. Ему было шестьдесят — для кардинала курии почти юношеский возраст. Учитывая, что Шерман ходил здесь не каждый день, он с трудом ориентировался в коридорах и лестницах. Наконец Шерман достиг своей цели — Сикстинской капеллы.

Читать утреннюю мессу в Сикстине было особой привилегией даже для кардинала. Шерману повезло с этим только потому, что духовное лицо, назначенное на эту среду, государственный секретарь Ватикана кардинал Смоленски, вчера вечером объявил о плохом самочувствии и попросил найти ему замену. О причине своей недееспособности — чрезмерном употреблении дешевого красного вина и таких же дешевых сигар — Смоленски, естественно, не сообщил.

В прилегающей к Сикстине ризнице Шермана ожидал падре Фернандо Кордез, не знавший ни слова по-английски, в то время как для американца испанский был настолько же чужд, как и бой быков на родине Кордеза. В качестве причетников были назначены два студента теологии из Григорианы, папского университета.

В ходе мессы, которую он читал на безупречной латыни, старший духовник купался в лучах собственного благоговения — по крайней мере, до того момента, как он поднял вверх кубок, а причетники зазвонили в маленький колокольчик. Но когда Шерман чуть позже поднес бокал ко рту и сделал большой глоток, он внезапно замер. Несколько секунд казалось, что старший духовник проникся божественным просветлением, — настолько задумчиво и неподвижно стоял он перед алтарем. Однако уже в следующее мгновение кардинал стал медленно клониться набок, словно подпиленное дерево, и, подобно стволу дерева, его тело рухнуло на ступени перед алтарем.

Рот Шермана был открыт, как будто он пытался беззвучно закричать. Глаза его смотрели на алтарь с изображенным на нем «Страшным судом» Микеланджело. Пальцы обеих рук были скрючены, словно он пытался удержать что-то ценное.

Никто из стоявших в церкви людей, присутствовавших на мессе, не сдвинулся с места. Казалось, мощная десница Вседержителя из сверкающих небес Микеланджело обрушилась на старшего духовника. Справедливое наказание за неправедное деяние. И только спустя какое-то время люди начали шептаться, затем послышалось недоуменное бормотание и, наконец, стали звать доктора.

Падре Фернандо Кордез первым понял, что произошло. Он подошел к Шерману, стащил безжизненное тело кардинала со ступенек и опустил его на мраморный пол. Он поспешно откинул на голову Шермана ризу и прижал ухо к его груди. Затем Кордез, положив одну ладонь на другую, стал сильно и часто надавливать на грудь кардинала.

Посетители, среди которых были две итальянские монахини, только теперь поняли, что именно произошло у них на глазах. В то время как одна из сестер, всхлипывая, бросилась прочь из Сикстины, другая упала на колени перед безжизненным кардиналом, ударила себя кулаком в грудь и громко закричала:

— Dio mio, e morto![25]

К тому времени когда прибыл профессор Лобелло со своим чемоданчиком первой помощи, прошло минут двадцать. Лобелло, почтенный седовласый терапевт в очках без оправы, был обязан своей должностью главного врача Ватикана тому факту, что его дедушка поддерживал близкие отношения с Пием XII. Но даже если бы он пришел раньше, Лобелло смог бы только констатировать смерть старшего духовника.